Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 29

- Ну, а я тут при чем?

- Да ведь я же вас и зову в сотрудники... пополам. Вы план выдумаете.

- Почем же вы знаете, что я в состоянии план выдумать?

- Мне о вас говорили, и здесь я слышала... я знаю, что вы очень умны и... занимаетесь делом и... думаете много; мне о вас Петр Степанович Верховенский в Швейцарии говорил, - торопливо прибавила она. - Он очень умный человек, не правда ли?

Шатов мгновенным, едва скользнувшим взглядом посмотрел на нее, но тотчас же опустил глаза.

- Мне и Николай Всеволодович о вас тоже много говорил... Шатов вдруг покраснел.

- Впрочем, вот газеты, - торопливо схватила Лиза со стула приготовленную и перевязанную пачку газет, - я здесь попробовала на выбор отметить факты, подбор сделать и нумера поставила... вы увидите.

Шатов взял сверток.

- Возьмите домой, посмотрите, вы ведь где живете?

- В Богоявленской улице, в доме Филиппова.

- Я знаю. Там тоже, говорят, кажется, какой-то капитан живет подле вас, господин Лебядкин? - все по-прежнему торопилась Лиза.

Шатов с пачкой в руке, на отлете, как взял, так и просидел целую минуту без ответа, смотря в землю.

- На эти дела вы бы выбрали другого, а я вам вовсе не годен буду, - проговорил он наконец, как-то ужасно странно понизив голос, почти шепотом.

Лиза вспыхнула.

- Про какие дела вы говорите? Маврикий Николаевич! - крикнула она, - пожалуйте сюда давешнее письмо.

Я тоже за Маврикием Николаевичем подошел к столу.

- Посмотрите это, - обратилась она вдруг ко мне, в большом волнении развертывая письмо. - Видали ли вы когда что-нибудь похожее? Пожалуста прочтите вслух; мне надо, чтоб и господин Шатов слышал.

С немалым изумлением прочел я вслух следующее послание:

Совершенству девицы Тушиной.

Милостивая государыня Елизавета Николаевна!

О как мила она,

Елизавета Тушина,

Когда с родственником на дамском седле летает,

А локон ее с ветрами играет,

Или когда с матерью в церкви падает ниц,

И зрится румянец благоговейных лиц!

Тогда брачных и законных наслаждений желаю

И вслед ей, вместе с матерью, слезу посылаю.

Составил неученый за спором.

"Милостивая государыня!

"Всех более жалею себя, что в Севастополе не лишился руки для славы, не быв там вовсе, а служил всю компанию по сдаче подлого провианта, считая низостью. Вы богиня в древности, а я ничто и догадался о беспредельности. Смотрите как на стихи, но не более, ибо стихи все-таки вздор и оправдывают то, что в прозе считается дерзостью. Может ли солнце рассердиться на инфузорию, если та сочинит ему из капли воды, где их множество, если в микроскоп? Даже самый клуб человеколюбия к крупным скотам в Петербурге при высшем обществе, сострадая по праву собаке и лошади, презирает кроткую инфузорию, не упоминая о ней вовсе, потому что не доросла. Не дорос и я. Мысль о браке показалась бы уморительною; но скоро буду иметь бывшие двести душ чрез человеконенавистника, которого презирайте. Могу многое сообщить и вызываюсь по документам даже в Сибирь. Не презирайте предложения. Письмо от инфузории разуметь в стихах.

"Капитан Лебядкин, покорнейший друг и имеет досуг".

- Это писал человек в пьяном виде и негодяй! - вскричал я в негодовании, - я его знаю!

- Это письмо я получила вчера, - покраснев и торопясь стала объяснять нам Лиза, - я тотчас же и сама поняла, что от какого-нибудь глупца, и до сих пор еще не показала maman, чтобы не расстроить ее еще более. Но если он будет опять продолжать, то я не знаю, как сделать. Маврикий Николаевич хочет сходить запретить ему. Так как я на вас смотрела, как на сотрудника, - обратилась она к Шатову, - и так как вы там живете, то я и хотела вас расспросить, чтобы судить, чего еще от него ожидать можно.

- Пьяный человек и негодяй, - пробормотал как бы нехотя Шатов.

- Что ж, он все такой глупый?

- И, нет, о, не глупый совсем, когда не пьяный.

- Я знал одного генерала, который писал точь-в-точь такие стихи, - заметил я смеясь.

- Даже и по этому письму видно, что себе на уме, - неожиданно ввернул молчаливый Маврикий Николаевич.

- Он, говорят, с какой-то сестрой? - спросила Лиза.

- Да, с сестрой.

- Он, говорят, ее тиранит, правда это?

Шатов опять поглядел на Лизу, насупился, и проворчав: "какое мне дело!" подвинулся к дверям.

- Ах, постойте, - тревожно вскричала Лиза, - куда же вы? Нам так много еще остается переговорить...

- О чем же говорить? Я завтра дам знать...

- Да о самом главном, о типографии! Поверьте же, что я не в шутку, а серьезно хочу дело делать, - уверяла Лиза все в возрастающей тревоге. - Если решим издавать, то где же печатать? Ведь это самый важный вопрос, потому что в Москву мы для этого не поедем, а в здешней типографии невозможно для такого издания. Я давно решилась завести свою типографию, на ваше хоть имя, и мама, я знаю, позволит, если только на ваше имя...

- Почему же вы знаете, что я могу быть типографщиком? - угрюмо спросил Шатов.

- Да мне еще Петр Степанович в Швейцарии именно на вас указал, что вы можете вести типографию и знакомы с делом. Даже записку хотел от себя к вам дать, да я забыла.

Шатов, как припоминаю теперь, изменился в лице. Он постоял еще несколько секунд и вдруг вышел из комнаты.

Лиза рассердилась.

- Он всегда так выходит? - повернулась она ко мне. Я пожал было плечами, но Шатов вдруг воротился, прямо подошел к столу и положил взятый им сверток газет:

- Я не буду сотрудником, не имею времени...

- Почему же, почему же? Вы, кажется, рассердились? - огорченным и умоляющим голосом спрашивала Лиза.

Звук ее голоса как будто поразил его; несколько мгновений он пристально в нее всматривался, точно желая проникнуть в самую ее душу.

- Все равно, - пробормотал он тихо, - я не хочу...

И ушел совсем. Лиза была совершенно поражена, даже как-то совсем и не в меру; так показалось мне.

- Удивительно странный человек! - громко заметил Маврикий Николаевич.

Глава III

Конечно "странный", но во всем этом было чрезвычайно много неясного. Тут что-то подразумевалось. Я решительно не верил этому изданию; потом это глупое письмо, но в котором слишком ясно предлагался какой-то донос "по документам" и о чем все они промолчали, а говорили совсем о другом, наконец эта типография и внезапный уход Шатова именно потому, что заговорили о типографии. Все это навело меня на мысль, что тут еще прежде меня что-то произошло и о чем я не знаю; что стало быть я лишний и что все это не мое дело. Да и пора было уходить, довольно было для первого визита. Я подошел откланяться Лизавете Николаевне.

Она, кажется, и забыла, что я в комнате, и стояла все на том же месте у стола, очень задумавшись, склонив голову и неподвижно смотря в одну выбранную на ковре точку.

- Ах и вы, до свидания, - пролепетала она привычно-ласковым тоном. - Передайте мой поклон Степану Трофимовичу и уговорите его придти ко мне поскорей. Маврикий Николаевич, Антон Лаврентьевич уходит. Извините, мама не может выйти с вами проститься...

Я вышел и даже сошел уже с лестницы, как вдруг лакей догнал меня на крыльце:

- Барыня очень просили воротиться...

- Барыня или Лизавета Николаевна?

- Оне-с.

Я нашел Лизу уже не в той большой зале, где мы сидели, а в ближайшей приемной комнате. В ту залу, в которой остался теперь Маврикий Николаевич один, дверь была притворена наглухо.

Лиза улыбнулась мне, но была бледна. Она стояла посреди комнаты в видимой нерешимости, в видимой борьбе; но вдруг взяла меня за руку и молча, быстро подвела к окну.

- Я немедленно хочу ее видеть, - прошептала она, устремив на меня горячий, сильный, нетерпеливый взгляд, не допускающий и тени противоречия; - я должна ее видеть собственными глазами и прошу вашей помощи.

Она была в совершенном исступлении и - в отчаянии.

- Кого вы желаете видеть, Лизавета Николаевна? - осведомился я в испуге.

- Эту Лебядкину, эту хромую... Правда, что она хромая?

Я был поражен.

- Я никогда не видал ее, но я слышал, что она хромая, вчера еще слышал, - лепетал я с торопливою готовностию и тоже шепотом.

- Я должна ее видеть непременно. Могли бы вы это устроить сегодня же?

Мне стало ужасно ее жалко.

- Это невозможно и к тому же я совершенно не понимал бы, как это сделать, - начал было я уговаривать, - я пойду к Шатову...

- Если вы не устроите к завтраму, то я сама к ней пойду, одна, потому что Маврикий Николаевич отказался. Я надеюсь только на вас, и больше у меня нет никого; я глупо говорила с Шатовым... Я уверена, что вы совершенно честный и, может быть, преданный мне человек, только устройте. У меня явилось страстное желание помочь ей во всем.

Поспешу заметить здесь, по возможности вкратце, что Варвара Петровна хотя и стала в последние годы излишне, как говорили, расчетлива и даже скупенька, но иногда не жалела денег, собственно на благотворительность. Она состояла членом одного благотворительного общества в столице. В недавний голодный год, она отослала в Петербург, в главный комитет для приема пособий потерпевшим, пятьсот рублей, и ... Далее

- Повремени одну минутку, Прасковья Ивановна, прошу тебя, - остановила Варвара Петровна, все с тем же чрезмерным спокойствием, - сделай одолжение, присядь, я намерена все высказать, а у тебя ноги болят. Вот так, благодарю тебя. Давеча я вышла из себя и сказала тебе несколько нетерпеливых слов. Сделай одолжение, прости меня; я сделала глупо и первая каюсь, потому что во всем люблю справедливость. ... Далее

Он не вынес. С ним случилось то, что даже и Петр Степанович под конец стал предчувствовать. Порученный Толкаченке, а потом Эркелю, он весь следующий день пролежал в постели по-видимому смирно, отвернувшись к стене и не говоря ни слова, почти не отвечая, если с ним заговаривали. Он ничего таким образом не узнал во весь день из происходившего в городе. Но Толкаченке, отлично узнавшему происшедшее, ... Далее