|
- Бита! - крикнул Митя. - Семерку на пе. Убили и на пе. - Перестаньте, - сказал вдруг Калганов. - На пе, на пе, - удваивал ставки Митя, и что ни ставил на пе - всё убивалось. А рублики выигрывали. - На пе, - рявкнул в ярости Митя. - Двесьце проиграл, пане. Еще ставишь двесьце? - осведомился пан на диване. - Как, двести уж проиграл? Так еще двести! Все двести на пе! - И выхватив из кармана деньги, Митя бросил было двести рублей на даму, как вдруг Калганов накрыл ее рукой: - Довольно! - крикнул он своим звонким голосом. - Что вы это? - уставился на него Митя. - Довольно, не хочу! Не будете больше играть. - Почему? - А потому. Плюньте и уйдите, вот почему. Не дам больше играть! Митя глядел на него в изумлении. - Брось, Митя, он может правду говорит; и без того много проиграл, - со странною ноткой в голосе произнесла и Грушенька. Оба пана вдруг поднялись с места со страшно обиженным видом. - Жартуешь (шутишь), пане? - проговорил маленький пан, строго осматривая Калганова. - Як сен поважашь то робиць, пане! (Как вы смеете это делать!) - рявкнул на Калганова и пан Врублевский. - Не сметь, не сметь кричать ! - крикнула Грушенька. - Ах петухи индейские! Митя смотрел на них на всех поочередно; но что-то вдруг поразило его в лице Грушеньки и в тот же миг что-то совсем новое промелькнуло и в уме его, - странная новая мысль! - Пани Агриппина! - начал было маленький пан, весь красный от задора, как вдруг Митя, подойдя к нему, хлопнул его по плечу. - Ясновельможный, на два слова. - Чего хцешь, пане? (Что угодно?) - В ту комнату, в тот покой, два словечка скажу тебе хороших, самых лучших, останешься доволен. Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. Тотчас же однако согласился, но с непременным условием, чтобы шел с ним и пан Врублевский. - Телохранитель-то? Пусть и он, и его надо! Его даже непременно! - воскликнул Митя. - Марш, панове! - Куда это вы? - тревожно спросила Грушенька. - В один миг вернемся, - ответил Митя. Какая-то смелость, какая-то неожиданная бодрость засверкала в лице его; совсем не с тем лицом вошел он час назад в эту комнату. Он провел панов в комнатку направо, не в ту, в большую, в которой собирался хор девок и накрывался стол, а в спальную, в которой помещались сундуки, укладки и две большие кровати с ситцевыми подушками горой на каждой. Тут на маленьком тесовом столике в самом углу горела свечка. Пан и Митя расположились у этого столика друг против друга, а огромный пан Врублевский сбоку их, заложив руки за спину. Паны смотрели строго, но с видимым любопытством. - Чем моген служиць пану? - пролепетал маленький пан. - А вот чем, пане, я много говорить не буду: вот тебе деньги, - он вытащил свои кредитки: - хочешь три тысячи, бери и уезжай куда знаешь. Пан смотрел пытливо, во все глаза, так и впился взглядом в лицо Мити. - Тржи тысенцы, пане? - Он переглянулся с Врублевским. - Тржи, панове, тржи! Слушай, пане, вижу, что ты человек разумный. Бери три тысячи и убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати - слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь. У тебя что там: пальто, шуба? Я тебе вынесу. Сию же секунду тройку тебе заложат и - до видзенья, пане! А? Митя уверенно ждал ответа. Он не сомневался. Нечто чрезвычайно решительное мелькнуло в лице пана. - А рубли, пане? - Рубли-то, вот как, пане: пятьсот рублей сию минуту тебе на извозчика и в задаток, а две тысячи пятьсот завтра в городе - честью клянусь, будут, достану из-под земли! - крикнул Митя. Поляки переглянулись опять. Лицо пана стало изменяться к худшему. - Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! - надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. - Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же... Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, - лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим словом, - ей богу лежат, спрятаны... В один миг чувство необыкновенного собственного достоинства засияло в лице маленького пана: - Чи не потшебуешь еще чего? - спросил он иронически. - Пфе! А пфе! (стыд, срам!) - И он плюнул. Плюнул и пан Врублевский. - Это ты оттого плюешься, пане, - проговорил Митя как отчаянный, поняв, что всё кончилось, - оттого что от Грушеньки думаешь больше тяпнуть. Каплуны вы оба, вот что! - Естем до живого доткнентным! (Я оскорблен до последней степени) - раскраснелся вдруг маленький пан как рак и живо, в страшном негодовании, как бы не желая больше ничего слушать, вышел из комнаты. За ним, раскачиваясь, последовал и Врублевский, а за ними уж и Митя, сконфуженный и опешенный. Он боялся Грушеньки, он предчувствовал, что пан сейчас раскричится. Так и случилось. Пан вошел в залу и театрально встал пред Грушенькой. - Пани Агриппина, естем до живего доткнентным! - воскликнул было он, но Грушенька как бы вдруг потеряла всякое терпение, точно тронули ее по самому больному месту. - По-русски, говори по-русски, чтобы ни одного слова польского не было! - закричала она на него. - Говорил же прежде по-русски, неужели забыл в пять лет! - Она вся покраснела от гнева. - Пани Агриппина... - Я Аграфена, я Грушенька, говори по-русски или слушать не хочу! - Пан запыхтел от гонора и, ломая русскую речь, быстро и напыщенно произнес: - Пани Аграфена, я пшиехал забыть старое и простить его, забыть, что было допрежь сегодня... - Как простить? Это меня-то ты приехал простить? - перебила Грушенька и вскочила с места. - Так есть, пани (точно так, пани), я не малодушны, я великодушны. Но я былем здзивёны (был удивлен), когда видел твоих любовников. Пан Митя в том покое давал мне тржи тысёнцы, чтоб я отбыл. Я плюнул пану в физию. - Как? Он тебе деньги за меня давал? - истерически вскричала Грушенька. - Правда, Митя? Да как ты смел! Разве я продажная? - Пане, пане, - возопил Митя, - она чиста и сияет, и никогда я не был ее любовником! Это ты соврал... - Как смеешь ты меня пред ним защищать. - вопила Грушенька, - не из добродетели я чиста была и не потому что Кузьмы боялась, а чтобы пред ним гордой быть и чтобы право иметь ему подлеца сказать, когда встречу. Да неужто ж он с тебя денег не взял? - Да брал же, брал! - воскликнул Митя, - да только все три тысячи разом захотел, а я всего семьсот задатку давал. - Ну и понятно: прослышал, что у меня деньги есть, а потому и приехал венчаться! - Пани Агриппина, - закричал пан, - я рыцарь, я шляхтич, а не лайдак! Я пшибыл взять тебя в супругу, а вижу нову пани, не ту, что прежде, а упарту и без встыду (своенравную и бесстыдную). - А и убирайся откуда приехал! Велю тебя сейчас прогнать и прогонят! - крикнула в исступлении Грушенька. - Дура, дура была я, что пять лет себя мучила! Да и не за него себя мучила вовсе, я со злобы себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то! Это где ты парик-то себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне песни пел... А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая! Она упала на свое кресло и закрыла лицо ладонями. В эту минуту вдруг раздался в соседней комнате слева хор собравшихся наконец Мокринских девок, - залихватская плясовая песня. - Ту есть судом! - взревел вдруг пан Врублевский. - Хозяин, прогони бесстыжих! Хозяин, который давно уже с любопытством заглядывал в дверь, слыша крик и чуя, что гости перессорились, тотчас явился в комнату. - Ты чего кричишь, глотку рвешь? - обратился он к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью. - Скотина! - заорал было пан Врублевский. - Скотина? А ты в какие карты сейчас играл? Я подал тебе колоду, а ты мои спрятал! Ты в поддельные карты играл! Я тебя за поддельные карты в Сибирь могу упрятать, знаешь ты это, потому оно всё одно что бумажки поддельные... - И, подойдя к дивану, он засунул пальцы между спинкой и подушкой дивана и вытащил оттуда нераспечатанную колоду карт. - Вот она моя колода, не распечатана! - Он поднял ее и показал всем кругом: - я ведь видел оттелева, как он мою колоду сунул в щель, а своей подменил, - шильник ты этакой, а не пан! - А я видел, как тот пан два раза передернул, - крикнул Калганов.
|
Скачать бесплатно книги про фото и видео | ||||||||||||||||||||||