Идиoт Федор Михайлович Достоевский Страница: 129

- Получил... получил возмездие за измену и подлость мою... Пощечину получил! - заключил он наконец трагически.

- Пощечину! От кого?.. И так спозаранку?

- Спозаранку? - саркастически улыбнулся Лебедев:

- время тут ничего не значит... даже и для возмездия физического... но я нравственную... нравственную пощечину получил, а не физическую!

Он вдруг уселся без церемонии и начал рассказывать. Рассказ его был очень бессвязен; князь было поморщился и хотел уйти; но вдруг несколько слов поразили его. Он остолбенел от удивления... Странные вещи рассказал господин Лебедев.

Сначала дело шло, по-видимому, о каком-то письме; произнесено было имя Аглаи Ивановны. Потом вдруг Лебедев с горечью начал обвинять самого князя; можно было понять, что он обижен князем. Сначала, дескать, князь почтил его своею доверенностью в делах с известным "персонажем" (с Настасьей Филипповной); но потом совсем разорвал с ним и отогнал его от себя со срамом, и даже до такой обидной степени, что в последний раз с грубостью будто бы отклонил "невинный вопрос о ближайших переменах в доме". С пьяными слезами признавался Лебедев, что "после этого он уже никак не мог перенести, тем паче, что многое знал... очень многое... и от Рогожина, и от Настасьи Филипповны, и от приятельницы Настасьи Филипповны, и от Варвары Ардалионовны... самой-с... и от... и от самой даже Аглаи Ивановны, можете вы это вообразить-с, чрез посредство Веры-с, через дочь мою любимую Веру, единородную... да-с... а впрочем, не единородную, ибо у меня их три. А кто уведомлял письмами Лизавету Прокофьевну, даже в наиглубочайшем секрете-с, хе-хе! Кто отписывал ей про все отношения и... про движения персонажа Настасьи Филипповны, хе-хе-хе! Кто, кто сей аноним, позвольте спросить?"

- Неужто вы? - вскричал князь.

- Именно, - с достоинством ответил пьяница, - и сегодня же в половине девятого, всего полчаса... нет-с, три четверти уже часа как известил благороднейшую мать, что имею ей передать одно приключение... значительное. Запиской известил чрез девушку, с заднего крыльца-с. Приняла.

- Вы видели сейчас Лизавету Прокофьевну? - спросил князь, едва веря ушам своим.

- Видел сейчас и получил пощечину... нравственную. Воротила письмо назад, даже шваркнула, нераспечатанное... а меня прогнала в три шеи... впрочем, только нравственно, а не физически... а впрочем, почти что и физически, немного недостало!

- Какое письмо она вам шваркнула, нераспечатанное?

- А разве... хе-хе-хе! Да ведь я еще вам не сказал! А я думал, что уж сказал... Я одно такое письмецо получил, для передачи-с...

- От кого? Кому?

Но некоторые "объяснения" Лебедева чрезвычайно трудно было разобрать и хоть что-нибудь в них понять. Князь однако же сообразил сколько мог, что письмо было передано рано утром, чрез служанку, Вере Лебедевой, для передачи по адресу... "так же как и прежде... так же как и прежде, известному персонажу и от того же лица-с... (ибо одну из них я обозначаю названием "лица" - с, а другую лишь только "персонажа", для унижения и для различия; ибо есть великая разница между невинною и высоко-благородною генеральскою девицей и... камелией-с) и так, письмо было от "лица" - с, начинающегося с буквы А"...

- Как это можно? Настасье Филипповне? Вздор! - вскричал князь.

- Было, было-с, а не ей, так Рогожину-с, всё равно, Рогожину-с... и даже господину Терентьеву было, для передачи, однажды-с, от лица с буквы А, - подмигнул и улыбнулся Лебедев.

Так как он часто сбивался с одного на другое и позабывал, о чем начинал говорить, то князь затих, чтобы дать ему высказаться. Но всё-таки было чрезвычайно неясно: чрез него ли именно шли письма, или чрез Веру? Если он сам уверял, что "к Рогожину всё равно что к Настасье Филипповне", то, значит, вернее, что не чрез него шли они, если только были письма. Случай же, каким образом попалось к нему теперь письмо, остался решительно необъясненным; вернее всего надо было предположить, что он как-нибудь похитил его у Веры... тихонько украл и отнес с каким-то намерением к Лизавете Прокофьевне. Так сообразил и понял наконец князь.

- Вы с ума сошли! - вскричал он в чрезвычайном смятении.

- Не совсем, многоуважаемый князь, - не без злости ответил Лебедев; - правда, я хотел-было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтоб услужить... но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери... так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: "ваш тайный корреспондент"; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом... к благороднейшей матери.

- Ну?..

- А там уж известно-с, чуть не прибила-с; то-есть чуть-чуть-с, так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А письмо мне шваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, - видел, заметил, - но раздумала и шваркнула: "коли тебе, такому, доверили передать, так и передай"... Обиделась даже. Уж коли предо мной не постыдилась сказать, то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!

- Где же письмо-то теперь?

- Да всё у меня же, вот-с!

И он передал князю записку Аглаи к Гавриле Ардалионовичу, которую тот с торжеством, в это же утро, два часа спустя, показал сестре.

- Это письмо не может оставаться у вас.

- Вам, вам! Вам и приношу-с, - с жаром подхватил Лебедев, - теперь опять ваш, весь ваш с головы до сердца, слуга-с, после мимолетной измены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус... в Англии и в Великобритании-с. Mea culpa, mea culpa,< моя вина, моя вина (лат.)> как говорит Римская папа... то-есть: он Римский папа, а я его называю: "Римская папа".

- Это письмо должно быть сейчас отослано, - захлопотал князь; - я передам.

- А не лучше ли, а не лучше ли, благовоспитаннейший князь, а не лучше ли-с... эфтово-с!

Лебедев сделал странную, умильную гримасу; он ужасно завозился вдруг на месте, точно его укололи вдруг иголкой, и лукаво подмигивая глазами, делал и показывал что-то руками.

- Что такое? - грозно спросил князь.

- Предварительно бы вскрыть-с! - прошептал он умилительно и как бы конфиденциально.

Князь вскочил в такой ярости, что Лебедев пустился было бежать; но добежав до двери, приостановился, выжидая, не будет ли милости.

- Эх, Лебедев! Можно ли, можно ли доходить до такого низкого беспорядка, до которого вы дошли? - вскричал князь горестно. Черты Лебедева прояснились.

- Низок! Низок! - приблизился он тотчас же, со слезами бия себя в грудь.

- Ведь это мерзости!

- Именно мерзости-с. Настоящее слово-с!

- И что у вас за повадка так... странно поступать? Ведь вы... просто шпион! Почему вы писали анонимом и тревожили... такую благороднейшую и добрейшую женщину? Почему, наконец, Аглая Ивановна не имеет права писать кому ей угодно? Что вы жаловаться, что ли, ходили сегодня? Что вы надеялись там получить? Что подвинуло вас доносить?

- Единственно из приятного любопытства и... из услужливости благородной души, да-с! - бормотал Лебедев:

- теперь же весь ваш, весь опять! Хоть повесьте!

- Вы таким, как теперь, и являлись к Лизавете Прокофьевне? - с отвращением полюбопытствовал князь.

- Нет-с... свежее-с... и даже приличнее-с; это я уже после унижения достиг... сего вида-с.

- Ну, хорошо, оставьте меня.

Впрочем, эту просьбу надо было повторить несколько раз, прежде чем гость решился наконец уйти. Уже совсем отворив дверь, он опять воротился, дошел до средины комнаты на цыпочках и снова начал делать знаки руками, показывая, как вскрывают письмо; проговорить же свой совет словами он не осмелился; затем вышел, тихо и ласково улыбаясь.

Всё это было чрезвычайно тяжело услышать. Из всего выставлялся один главный и чрезвычайный факт: то, что Аглая была в большой тревоге, в большой нерешимости, в большой муке почему-то ("от ревности" прошептал про себя князь). Выходило тоже, что ее, конечно, смущали и люди недобрые, и уж очень странно было, что она им так доверялась. Конечно, в этой неопытной, но горячей и гордой головке созревали какие-то особенные планы, может быть и пагубные и... ни на что не похожие. Князь был чрезвычайно испуган и в смущении своем не знал, на что решиться. Надо было непременно что-то предупредить, он это чувствовал. Он еще раз поглядел на адрес запечатанного письма; о, тут для него не было сомнений и беспокойств, потому что он верил; его другое беспокоило в этом письме: он не верил Гавриле Ардалионовичу, И однако же он сам было решился передать ему это письмо, лично, и уже вышел для этого из дому, но на дороге раздумал. Почти у самого дома Птицына, как нарочно, попался Коля, и князь поручил ему передать письмо в руки брата, как бы прямо от самой Аглаи Ивановны. Коля не расспрашивал и доставил, так что Ганя и не воображал, что письмо прошло чрез столько станций. Воротясь домой, князь попросил к себе Веру Лукьяновну, рассказал ей что надо и успокоил ее, потому что она до сих пор всё искала письмо и плакала. Она пришла в ужас, когда узнала, что письмо унес отец. (Князь узнал от нее уже потом, что она не раз служила в секрете Рогожину и Аглае Ивановне; ей и в голову не приходило, что "тут могло быть что-нибудь во вред князю...)

Коля Иволгин, по отъезде князя, сначала продолжал свою прежнюю жизнь, то-есть ходил в гимназию, к приятелю своему Ипполиту, смотрел за генералом и помогал Варе по хозяйству, то-есть был у ней на побегушках. Но жильцы быстро исчезли: Фердыщенко съехал куда-то три дня спустя после приключения у Настасьи Филипповны и довольно скоро пропал, так что о нем и всякий слух затих; говорили, что где-то ... Далее

Наконец взошло было солнце и для ее материнского сердца; хоть одна дочь, хоть Аделаида будет наконец пристроена: "Хоть одну с плеч долой", говорила Лизавета Прокофьевна, когда приходилось выражаться вслух (про себя она выражалась несравненно нежнее). И как хорошо и как прилично обделалось всё дело; даже в свете с почтением заговорили. Человек известный, князь, с состоянием, человек ... Далее

Если бы кто сказал ему в эту минуту, что он влюбился, влюблен страстною любовью, то он с удивлением отверг бы эту мысль и, может быть, даже с негодованием. И если бы кто прибавил к тому, что записка Аглаи есть записка любовная, назначение любовного свидания, то он сгорел бы со стыда за того человека и, может быть, вызвал бы его на дуэль. Всё это было вполне искренне, и он ни разу не усомнился и ... Далее