Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 44

- Зато вы будете водить, один вы, никому больше!

- Вы и тогда меня водить будете, Лизавета Николаевна, - еще серьезнее проворчал Маврикий Николаевич.

- Боже, да ведь он хотел сказать каламбур! - почти в ужасе воскликнула Лиза. - Маврикий Николаевич, не смейте никогда пускаться на этот путь! Но только до какой же степени вы эгоист! Я убеждена, к чести вашей, что вы сами на себя теперь клевещете; напротив: вы с утра до ночи будете меня тогда уверять, что я стала без ноги интереснее! Одно непоправимо - вы безмерно высоки ростом, а без ноги я стану премаленькая, как же вы меня поведете под руку, мы будем не пара!

И она болезненно рассмеялась. Остроты и намеки были плоски, но ей очевидно было не до славы.

- Истерика! - шепнул мне Петр Степанович, - поскорее бы воды стакан.

Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече, и тут же опять откинувшись и засматривая ей в лицо, принималась хохотать. Захныкала наконец и мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более...

Я стараюсь припомнить теперь каждую черту этих последних мгновений этого достопамятного утра. Помню, что когда мы остались одни, без дам (кроме одной Дарьи Павловны, не тронувшейся с места), - Николай Всеволодович обошел нас и перездоровался с каждым, кроме Шатова, продолжавшего сидеть в своему углу и еще больше чем давеча наклонившегося в землю. Степан Трофимович начал было с Николаем Всеволодовичем о чем-то чрезвычайно остроумном, но тот поспешно направился к Дарье Павловне. Но на дороге почти силой перехватил его Петр Степанович и утащил к окну, где и начал о чем-то быстро шептать ему, по-видимому об очень важном, судя по выражению лица и по жестам, сопровождавшим шепот. Николай же Всеволодович слушал очень лениво и рассеянно, с своей официальною усмешкой, а под конец даже и нетерпеливо, и все как бы порывался уйти. Он ушел от окна, именно когда воротились наши дамы; Лизу Варвара Петровна усадила на прежнее место, уверяя, что им минут хоть десять надо непременно повременить и отдохнуть, и что свежий воздух вряд ли будет сейчас полезен на больные нервы. Очень уж она ухаживала за Лизой и сама села с ней рядом. К ним немедленно подскочил освободившийся Петр Степанович и начал быстрый и веселый разговор. Вот тут-то Николай Всеволодович и подошел наконец к Дарье Павловне неспешною походкой своей; Даша так и заколыхалась на месте при его приближении и быстро привскочила в видимом смущении и с румянцем во все лицо.

- Вас, кажется, можно поздравить... или еще нет? - проговорил он с какою-то особенною складкой в лице.

Даша что-то ему ответила, но трудно было расслышать.

- Простите за нескромность, - возвысил он голос, - но ведь вы знаете, я был нарочно извещен. Знаете вы об этом?

- Да, я знаю, что вы были нарочно извещены.

- Надеюсь, однако, что я не помешал ничему моим поздравлением, - засмеялся он, - и если Степан Трофимович...

- С чем, с чем поздравить? - подскочил вдруг Петр Степанович, - с чем вас поздравить, Дарья Павловна? Ба! Да уж не с тем ли самым? Краска ваша свидетельствует, что я угадал. В самом деле с чем же и поздравлять наших прекрасных и благонравных девиц и от каких поздравлений они всего больше краснеют? Ну-с, примите и от меня, если я угадал, и заплатите пари: помните, в Швейцарии бились об заклад, что никогда не выйдете замуж... Ах да, по поводу Швейцарии - что ж это я? Представьте, наполовину затем и ехал, а чуть не забыл: скажи ты мне, - быстро повернулся он к Степану Трофимовичу, - ты-то когда же в Швейцарию?

- Я... в Швейцарию? - удивился и смутился Степан Трофимович.

- Как? разве не едешь? Да ведь ты тоже женишься... ты писал?

- Pierre! - воскликнул Степан Трофимович.

- Да что Pierre... Видишь, если тебе это приятно, то я летел заявить тебе, что я ворсе не против, так как ты непременно желал моего мнения как можно скорее; если же (сыпал он) тебя надо "спасать", как ты тут же пишешь и умоляешь, в том же самом письме, то опять-таки я к твоим услугам. Правда, что он женится, Варвара Петровна? - быстро повернулся он к ней. - Надеюсь, что я не нескромничаю; сам же пишет, что весь город знает, и все поздравляют, так что он, чтоб избежать, выходит лишь по ночам. Письмо у меня в кармане, Но поверите ли, Варвара Петровна, что я ничего в нем не понимаю! Ты мне только одно скажи, Степан Трофимович, поздравлять тебя надо или "спасать"? Вы не поверите, рядом с самыми счастливыми строками у него отчаяннейшие. Во-первых, просит у меня прощения; ну положим, это в их нравах... А впрочем нельзя не сказать: вообразите, человек в жизни видел меня два раза, да и то нечаянно, и вдруг теперь, вступая в третий брак, воображает, что нарушает этим ко мне какие-то родительские обязанности, умоляет меня за тысячу верст, чтоб я не сердился и разрешил ему! Ты пожалуста не обижайся, Степан Трофимович, черта времени, я широко смотрю и не осуждаю, и это, положим, тебе делает честь и т. д., и т. д., но опять-таки главное в том, что главного-то не понимаю. Тут что-то о каких-то "грехах в Швейцарии". Женюсь, дескать, по грехам или из-за чужих грехов, или как у него там, - одним словом, "грехи". "Девушка, говорит, перл и алмаз", ну, и, разумеется, "он недостоин" - их слог; но из-за каких-то там грехов или обстоятельств "принужден идти к венцу и ехать в Швейцарию", а потому "бросай все и лети спасать". Понимаете ли вы что-нибудь после этого? А впрочем... а впрочем, я по выражению лиц замечаю (повертывался он с письмом в руках, с невинною улыбкой всматриваясь в лица), что, по моему обыкновению, я, кажется, в чем-то дал маху... по глупой моей откровенности, или, как Николай Всеволодович говорит, торопливости. Я ведь думал, что мы тут свои, то-есть твои свои, Степан Трофимович, твои свои, а я-то в сущности чужой, и вижу... и вижу, что все что-то знают, а я-то вот именно чего-то и не знаю. Он все продолжал осматриваться.

- Степан Трофимович так и написал вам, что женится на "чужих грехах, совершенных в Швейцарии", и чтобы вы летели "спасать его", этими самыми выражениями? - подошла вдруг Варвара Петровна, вся желтая, с искривившимся лицом, со вздрагивающими губами.

- То-есть видите ли-с, если тут чего-нибудь я не понял, - как бы испугался и еще пуще заторопился Петр Степанович, - то виноват, разумеется, он, что так пишет. Вот письмо. Знаете, Варвара Петровна, письма бесконечные и беспрерывные, а в последние два-три месяца просто письмо за письмом, и, признаюсь, я наконец иногда не дочитывал. Ты меня прости, Степан Трофимович, за мое глупое признание, но ведь согласись пожалуста что хоть ты и ко мне адресовал, а писал ведь более для потомства, так что тебе ведь и все равно... Ну-ну, не обижайся; мы-то с тобой все-таки свои! Но это письмо. Варвара Петровна, это письмо я дочитал. Эти "грехи" - с - эти "чужие грехи" - это наверно какие-нибудь наши собственные грешки, и об заклад бьюсь, самые невиннейшие, но из-за которых вдруг нам вздумалось поднять ужасную историю с благородным оттенком - именно ради благородного оттенка и подняли. Тут, видите ли, что-нибудь по счетной части у нас прихрамывает - надо же наконец сознаться. Мы, знаете, в карточки очень повадливы... а впрочем это лишнее, это совсем уже лишнее, виноват, я слишком болтлив, но ей богу, Варвара Петровна, он меня напугал, и я действительно приготовился отчасти "спасать" его. Мне наконец и самому совестно. Что я, с ножом к горлу что ли лезу к нему? Кредитор неумолимый я что ли? Он что-то пишет тут о приданом... А впрочем уж женишься ли ты, полно, Степан Трофимович? Ведь и это станется, ведь мы наговорим, наговорим, а более для слога... Ах, Варвара Петровна, я ведь вот уверен, что вы пожалуй осуждаете меня теперь, и именно тоже за слог-с...

- Напротив, напротив, я вижу, что вы выведены из терпения и уж конечно имели на то причины, - злобно подхватила Варвара Петровна.

Она со злобным наслаждением выслушала все "правдивые" словоизвержения Петра Степановича, очевидно игравшего роль (какую - не знал я тогда, но роль была очевидная, даже слишком уж грубовато сыгранная).

Все мы молчали и ждали какой-нибудь развязки. Шатов не поднимал головы, а Степан Трофимович был в смятении, как будто во всем виноватый; пот выступил на его висках. Я взглянул на Лизу (она сидела в углу, почти рядом с Шатовым). Ее глаза зорко перебегали от Варвары Петровны к хромой женщине и обратно; на губах ее кривилась улыбка, но нехорошая. Варвара Петровна видела эту улыбку. А между тем Марья ... Далее

Но все бы это ничего, и кто не знает авторских предисловий? Хотя замечу, при малой образованности нашей публики и при раздражительности задних рядов, это все могло повлиять. Ну не лучше ли было бы прочитать маленькую повесть, крошечный рассказик в том роде, как он прежде писывал, - то-есть хоть обточенно и жеманно, но иногда с остроумием? Этим было бы все спасено. Нет-с, не тут-то было! Началась ... Далее

- Горели не спроста, - слышалось в толпе. Но большинство молчало. Лица были мрачны, но раздражения большого, видимого, я не заметил. Кругом однако же продолжались истории о Николае Всеволодовиче и о том, что убитая - его жена, что вчера он из первого здешнего дома, у генеральши Дроздовой, сманил к себе девицу, дочь, "нечестным порядком", и что жаловаться на него будут в Петербург, а что ... Далее