Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 49

Николай Всеволодович вовсе, впрочем, не улыбался, а напротив слушал нахмуренно и несколько нетерпеливо.

- А? Что? Вы, кажется, сказали: "все равно"? - затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не говорил). - Конечно, конечно; уверяю вас, что я вовсе не для того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен!

Николай Всеволодович упорно молчал.

- А? Что? Вы что-то сказали? Вижу, вижу, что я опять, кажется, сморозил; вы не предлагали условий, да и не предложите, верю, верю, ну успокойтесь; я и сам ведь знаю, что мне не стоит их предлагать, так ли? Я за вас вперед отвечаю и - уж конечно от бездарности; бездарность и бездарность... Вы смеетесь? А? Что?

- Ничего, - усмехнулся наконец Николай Всеволодович, - я припомнил сейчас, что действительно обозвал вас как-то бездарным, но вас тогда не было, значит, вам передали... Я бы вас просил поскорее к делу.

- Да, я ведь у дела и есть, я именно по поводу воскресенья! - залепетал Петр Степанович, - ну чем, чем я был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел разговором силой. Но мне все простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?

- То-есть именно так рассказали, чтоб оставить сомнение и выказать нашу стачку и подтасовку, тогда как стачки не было, и я вас ровно ни о чем не просил.

- Именно, именно! - как бы в восторге подхватил Петр Степанович. - Я именно так и делал, чтобы вы всю пружину эту заметили; я ведь для вас, главное, и ломался, потому что вас ловил и хотел компрометировать. Я, главное, хотел узнать, в какой степени вы боитесь.

- Любопытно, почему вы так теперь откровенны?

- Не сердитесь, не сердитесь, не сверкайте глазами. Впрочем вы не сверкаете. Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что все теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас свои мысли. Старый путь кончен совсем; теперь я уже никогда не стану вас компрометировать старым путем, теперь новым путем.

- Переменили тактику?

- Тактики нет. Теперь во всем ваша полная воля, то-есть хотите сказать да, а хотите, скажете нет. Вот моя новая тактика. А о нашем деле не заикнусь до тех самых пор, пока сами не прикажете. Вы смеетесь? На здоровье; я и сам смеюсь. Но я теперь серьезно, серьезно, серьезно, хотя тот, кто так торопится, конечно бездарен, не правда ли? Все равно, пусть бездарен, а я серьезно, серьезно.

Он действительно проговорил серьезно, совсем другим тоном и в каком-то особенном волнении, так что Николай Всеволодович поглядел на него с любопытством.

- Вы говорите, что обо мне мысли переменили? - спросил он.

- Я переменил об вас мысли в ту минуту, как вы после Шатова взяли руки назад, и довольно, довольно, пожалуста без вопросов, больше ничего теперь не скажу.

Он было вскочил, махая руками, точно отмахиваясь от вопросов; но так как вопросов не было, а уходить было не за чем, то он и опустился опять в кресла, несколько успокоившись.

- Кстати, в скобках, - затараторил он тотчас же, - здесь одни болтают, будто вы его убьете, и пари держат, так что Лембке думал даже тронуть полицию, но Юлия Михайловна запретила... Довольно, довольно об этом, я только, чтоб известить. Кстати опять: я Лебядкиных в тот же день переправил, вы знаете; получили мою записку с их адресом?

- Получил тогда же.

- Это уж я не по "бездарности"; это я искренно, от готовности. Если вышло бездарно, то зато было искренно.

- Да, ничего, может, так и надо... - раздумчиво промолвил Николай Всеволодович; - только записок больше ко мне не пишите, прошу вас.

- Невозможно было, всего одну.

- Так Липутин знает?

- Невозможно было; но Липутин, сами знаете, не смеет... Кстати надо бы к нашим сходить, то-есть к ним, а не к нашим, а то вы опять лыко в строку. Да не беспокойтесь, не сейчас, а когда-нибудь. Сейчас дождь идет. Я им дам знать, они соберутся, и мы вечером. Они так и ждут, разиня рты, как галчаты в гнезде, какого мы им привезли гостинцу? Горячий народ. Книжки вынули, спорить собираются. Виргинский - общечеловек, Липутин - фурьерист, при большой наклонности к полицейским делам; человек, я вам скажу, дорогой в одном отношении, но требующий во всех других строгости; и наконец тот с длинными ушами, тот свою собственную систему прочитает. И, знаете, они обижены, что я к ним небрежно и водой их окачиваю, хе-хе! А сходить надо непременно.

- Вы там каким-нибудь шефом меня представили? - как можно небрежнее выпустил Николай Всеволодович. Петр Степанович быстро посмотрел на него.

- Кстати, - подхватил он, как бы не расслышав и поскорей заминая, - я ведь по два, по три раза являлся к многоуважаемой Варваре Петровне и тоже много принужден был говорить.

- Воображаю.

- Нет, не воображайте, я просто говорил, что вы не убьете, ну и там прочие сладкие вещи. И вообразите: она на другой день уже знала, что я Марью Тимофеевну за реку переправил, это вы ей сказали?

- Не думал.

- Так и знал, что не вы. Кто ж бы мог кроме вас? Интересно.

- Липутин, разумеется.

- Н-нет, не Липутин, - пробормотал, нахмурясь, Петр Степанович; - это я узнаю кто. Тут похоже на Шатова... Впрочем вздор, оставим это! Это, впрочем, ужасно важно... Кстати, я все ждал, что ваша матушка так вдруг и брякнет мне главный вопрос... Ах, да, все дни сначала она была страшно угрюма, а вдруг сегодня приезжаю - вся так и сияет. Это что же?

- Это она потому, что я сегодня ей слово дал через пять дней к Лизавете Николаевне посвататься, - проговорил вдруг Николай Всеволодович с неожиданною откровенностию.

- А, ну... да конечно, - пролепетал Петр Степанович, как бы замявшись; - там слухи о помолвке, вы знаете? Верно, однако. Но вы правы, она из-под венца прибежит, стоит вам только кликнуть. Вы не сердитесь, что я так?

- Нет, не сержусь.

- Я замечаю, что вас сегодня ужасно трудно рассердить, и начинаю вас бояться. Мне ужасно любопытно, как вы завтра явитесь. Вы наверно много штук приготовили. Вы не сердитесь на меня, что я так?

Николай Всеволодович совсем не ответил, что совсем уже раздражило Петра Степановича.

- Кстати, это вы серьезно мамаше насчет Лизаветы Николаевны? - спросил он.

Николай Всеволодович пристально и холодно посмотрел на него.

- А, понимаю, чтобы только успокоить, ну да.

- А если бы серьезно? - твердо спросил Николай Всеволодович.

- Что ж, и с богом, как в этих случаях говорится, делу не повредит (видите, я не сказал, нашему делу, вы словцо наше не любите), а я... а я что ж, я к вашим услугам, сами знаете.

- Вы думаете?

- Я ничего, ничего не думаю, - заторопился, смеясь, Петр Степанович, - потому что знаю, вы о своих делах сами наперед обдумали, и что у вас все придумано. Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то-есть во всяком, понимаете это?

Николай Всеволодович зевнул.

- Надоел я вам, - вскочил вдруг Петр Степанович, схватывая свою круглую, совсем новую шляпу и как бы уходя, а между тем все еще оставаясь и продолжая говорить беспрерывно, хотя и стоя, иногда шагая по комнате и в одушевленных местах разговора ударяя себя шляпой по коленке.

- Я думал еще повеселить вас Лембками, - весело вскричал он.

- Нет уж, после бы. Как однако здоровье Юлии Михайловны?

- Какой это у вас у всех однако светский прием: вам до ее здоровья все равно, что до здоровья серой кошки, а между тем спрашиваете. Я это хвалю. Здорова и вас уважает до суеверия, до суеверия многого от вас ожидает. О воскресном случае молчит и уверена, что вы все сами победите одним появлением. Ей богу, она воображает, что вы уж бог знает что можете. Впрочем вы теперь загадочное и романическое лицо, пуще чем когда-нибудь - чрезвычайно выгодное положение. Все вас ждут до невероятности. Я вот уехал - было горячо, а теперь еще пуще. Кстати, спасибо еще раз за письмо. Они все графа К. боятся. Знаете, они считают вас, кажется, за шпиона? Я поддакиваю, вы не сердитесь?

- Тут не то-с, - ввязался наконец хромой. Вообще он говорил с некоторой, как бы насмешливою улыбкой, так что пожалуй трудно было и разобрать, искренно он говорит или шутит. - Тут, господа, не то-с. Г. Шигалев слишком серьезно предан своей задаче и притом слишком скромен. Мне книга его известна. Он предлагает, в виде конечного разрешения вопроса - разделение человечества на две неравные части. ... Далее

- Горели не спроста, - слышалось в толпе. Но большинство молчало. Лица были мрачны, но раздражения большого, видимого, я не заметил. Кругом однако же продолжались истории о Николае Всеволодовиче и о том, что убитая - его жена, что вчера он из первого здешнего дома, у генеральши Дроздовой, сманил к себе девицу, дочь, "нечестным порядком", и что жаловаться на него будут в Петербург, а что ... Далее

Она не ответила и в бессилии закрыла глаза. Бледное ее лицо стало точно у мертвой. Она заснула почти мгновенно. Шатов посмотрел кругом, поправил свечу, посмотрел еще раз в беспокойстве на ее лицо, крепко сжал пред собой руки и на цыпочках вышел из комнаты в сени. На верху лестницы он уперся лицом в угол и простоял так минут десять, безмолвно и недвижимо. Простоял бы и дольше, но вдруг внизу ... Далее