Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 54

- О, у них все смертная казнь и все на предписаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают. И вы верите, что они в состоянии!

- Тут отчасти вы правы, отчасти нет, - продолжал с прежним равнодушием, даже вяло Ставрогин. - Сомнения нет, что много фантазии, как и всегда в этих случаях: кучка преувеличивает свой рост и значение. Если хотите, то, по-моему, их всего и есть один Петр Верховенский, и уж он слишком добр, что почитает себя только агентом своего общества. Впрочем основная идея не глупее других в этом роде. У них связи с Internationale; они сумели завести агентов в России, даже наткнулись на довольно оригинальный прием... но, разумеется, только теоретически. Что же касается до их здешних намерений, то ведь движение нашей русской организации такое дело темное и почти всегда такое неожиданное, что действительно у нас все можно попробовать. Заметьте, что Верховенский человек упорный.

- Этот клоп, невежда, дуралей, не понимающий ничего в России! - злобно вскричал Шатов.

- Вы его мало знаете. Это правда, что вообще все они мало понимают в России, но ведь разве только немножко меньше, чем мы с вами; и при том Верховенский энтузиаст.

- Верховенский энтузиаст?

- О, да. Есть такая точка, где он перестает быть шутом и обращается в... полупомешанного. Попрошу вас припомнить одно собственное выражение ваше: "Знаете ли, как может быть силен один человек?" Пожалуста не смейтесь, он очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все Они, от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.

- Но ведь вы не боитесь?

- Н-нет... Я не очень боюсь... Но ваше дело совсем другое. Я вас предупредил, чтобы вы все-таки имели в виду. По-моему, тут уж нечего обижаться, что опасность грозит от дураков; дело не в их уме: и не на таких, как мы с вами, у них подымалась рука. А впрочем, четверть двенадцатого, - посмотрел он на часы и встал со стула; - мне хотелось бы сделать вам один совсем посторонний вопрос.

- Ради бога! - воскликнул Шатов, стремительно вскакивая с места.

- То-есть? - вопросительно посмотрел Николай Всеволодович.

- Делайте, делайте ваш вопрос, ради бога, - в невыразимом волнении повторял Шатов, - но с тем, что и я вам сделаю вопрос. Я умоляю, что вы позволите... я не могу... делайте ваш вопрос!

Ставрогин подождал немного и начал:

- Я слышал, что вы имели здесь некоторое влияние на Марью Тимофеевну, и что она любила вас видеть и слушать. Так ли это?

- Да... слушала... - смутился несколько Шатов.

- Я имею намерение на этих днях публично объявить здесь в городе о браке моем с нею.

- Разве это возможно? - прошептал чуть не в ужасе Шатов.

- То-есть в каком же смысле? Тут нет никаких затруднений, свидетели брака здесь. Все это произошло тогда в Петербурге совершенно законным и спокойным образом, а если не обнаруживалось до сих пор, то потому только, что двое единственных свидетелей брака, Кириллов и Петр Верховенский, и наконец сам Лебядкин (которого я имею удовольствие считать теперь моим родственником) дали тогда слово молчать.

- Я не про то... Вы говорите так спокойно... но продолжайте! Послушайте, вас ведь не силой принудили к этому браку, ведь нет?

- Нет, меня никто не принуждал силой, - улыбнулся Николай Всеволодович на задорную поспешность Шатова.

- А что она там про ребенка своего толкует? торопился в горячке и без связи Шатов.

- Про ребенка своего толкует? Ба! Я не знал, в первый раз слышу. У ней не было ребенка и быть не могло: Марья Тимофеевна девица.

- А! Так я и думал! Слушайте!

- Что с вами, Шатов?

Шатов закрыл лицо руками, повернулся, но вдруг крепко схватил за плечо Ставрогина.

- Знаете ли, знаете ли вы, по крайней мере, - прокричал он, - для чего вы все это наделали и для чего решаетесь на такую кару теперь?

- Ваш вопрос умен и язвителен, но я вас тоже намерен удивить: да, я почти знаю, для чего я тогда женился и для чего решаюсь на такую "кару" теперь, как вы выразились.

- Оставим это... об этом после, подождите говорить; будем о главном, о главном: я вас ждал два года.

- Да?

- Я вас слишком давно ждал, я беспрерывно думал о вас. Вы единый человек, который бы мог... Я еще из Америки вам писал об этом.

- Я очень помню ваше длинное письмо.

- Длинное чтобы быть прочитанным? Согласен; шесть почтовых листов. Молчите, молчите! Скажите: можете вы уделить мне еще десять минут, но теперь же, сейчас же... Я слишком долго вас ждал!

- Извольте, уделю полчаса, но только не более, если это для вас возможно.

- И с тем, однако, - подхватил яростно Шатов, - чтобы вы переменили ваш тон. Слышите, я требую, тогда как должен молить... Понимаете ли вы, что значит требовать, тогда как должно молить?

- Понимаю, что таким образом вы возноситесь над всем обыкновенным, для более высших целей, - чуть-чуть усмехнулся Николай Всеволодович; - я с прискорбием тоже вижу, что вы в лихорадке.

- Я уважения прошу к себе, требую! - кричал Шатов, - не к моей личности, - к чорту ее, - а к другому, на это только время, для нескольких слов... Мы два существа и сошлись в беспредельности... в последний раз в мире. Оставьте ваш тон и возьмите человеческий! Заговорите хоть раз в жизни голосом человеческим. Я не для себя, а для вас. Понимаете ли, что вы должны простить мне этот удар по лицу уже по тому одному, что я дал вам случай познать при этом вашу беспредельную силу... Опять вы улыбаетесь вашею брезгливою светскою улыбкой. О, когда вы поймете меня! Прочь барича! Поймите же, что я этого требую, требую, иначе не хочу говорить, не стану ни за что!

Исступление его доходило до бреду; Николай Всеволодович нахмурился и как бы стал осторожнее.

- Если я уж остался на полчаса, - внушительно и серьезно промолвил он, - тогда как мне время так дорого, то поверьте, что намерен слушать вас по крайней мере с интересом и... и убежден, что услышу от вас много нового.

Он сел на стул.

- Садитесь! - крикнул Шатов и как-то вдруг сел и сам.

- Позвольте, однако, напомнить, - спохватился еще раз Ставрогин, - что я начал было целую к вам просьбу насчет Марьи Тимофеевны, для нее по крайней мере очень важную...

- Ну? - нахмурился вдруг Шатов, с видом человека, которого вдруг перебили на самом важном месте и который, хоть и глядит на вас, но не успел еще понять вашего вопроса.

- И вы мне не дали докончить, - договорил с улыбкой Николай Всеволодович.

- Э, ну, вздор, потом! - брезгливо отмахнулся рукой Шатов, осмыслив наконец претензию и прямо перешел к своей главной теме.

Глава VII

- Знаете ли вы, - начал он почти грозно, принагнувшись вперед на стуле, сверкая взглядом и подняв перст правой руки вверх пред собою (очевидно не примечая этого сам), - знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный народ "богоносец", грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова... Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?

- По вашему приему я необходимо должен заключить, и, кажется, как можно скорее, что это народ русский...

- И вы уже смеетесь, о, племя! - рванулся было Шатов.

- Успокойтесь, прошу вас; напротив, я именно ждал чего-нибудь в этом роде.

- Ждали в этом роде? А самому вам не знакомы эти слова?

- Очень знакомы; я слишком предвижу, к чему вы клоните. Вся ваша фраза и даже выражение народ "богоносец" есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего слишком два года назад, за границей, незадолго пред вашим отъездом в Америку... По крайней мере сколько я могу теперь припомнить.

- Это ваша фраза целиком, а не моя. Ваша собственная, а не одно только заключение нашего разговора. "Нашего" разговора совсем и не было: был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я тот ученик, а вы учитель.

- Но если припомнить, вы именно после слов моих как раз и вошли в то общество и только потом уехали в Америку.

- Да, и я вам писал о том из Америки; я вам обо всем писал. Да, я не мог тотчас же оторваться с кровью от того, к чему прирос с детства, на что пошли все восторги моих надежд и все слезы моей ненависти... Трудно менять богов. Я не поверил вам тогда, потому что не хотел верить, и уцепился в последний раз за этот помойный клоак... Но семя осталось и возросло. Серьезно, скажите серьезно, не дочитали письма моего из Америки? Может быть не читали вовсе?

Однажды, еще при первых слухах об освобождении крестьян, когда вся Россия вдруг взликовала и готовилась вся возродиться, посетил Варвару Петровну один проезжий петербургский барон, человек с самыми высокими связями и стоявший весьма близко у дела. Варвара Петровна чрезвычайно ценила подобные посещения, потому что связи ее в обществе высшем, по смерти ее супруга, все более и более ослабевали, под ... Далее

- Нет, уж я выскажу, - горячился майор, обращаясь к Ставрогину. - Я на вас, господин Ставрогин, как на нового вошедшего человека рассчитываю, хотя и не имею чести вас знать. Без мужчин они пропадут как мухи - вот мое мнение. Весь их женский вопрос это - один только недостаток оригинальности. Уверяю же вас, что женский этот весь вопрос выдумали им мужчины, сдуру, сами на свою шею, - слава только ... Далее

Трудно было бы представить более жалкую, более пошлую, более бездарную и пресную аллегорию, как эта "кадриль литературы". Ничего нельзя было придумать менее подходящего к нашей публике; а между тем придумывал ее, говорят, Кармазинов. Правда, устраивал Липутин, советуясь с тем самым хромым учителем, который был на вечере у Виргинского. Но Кармазинов все-таки давал идею и даже сам, ... Далее