Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 82

Последовало некоторое молчание.

- Я, как приехал, уверил их всех, что вы чрезвычайно умный человек, и теперь, кажется, все здесь от вас без ума.

- Благодарю вас, - спокойно отозвался Петр Степанович.

Принесли завтрак. Петр Степанович с чрезвычайным аппетитом набросился на котлетку, мигом съел ее, выпил вино и выхлебнул кофе.

"Этот неуч", в раздумьи оглядывал его искоса Кармазинов, доедая последний кусочек и выпивая последний глоточек, "этот неуч, вероятно, понял сейчас всю колкость моей фразы... да и рукопись конечно прочитал с жадностию, а только лжет из видов. Но может быть и то, что не лжет, а совершенно искренно глуп. Гениального человека я люблю несколько глупым. Уж не гений ли он какой у них в самом деле, чорт его впрочем дери".

Он встал с дивана и начал прохаживаться по комнате из угла в угол, для моциону, что исполнял каждый раз после завтрака.

- Скоро отсюда? - спросил Петр Степанович с кресел, закурив папироску.

- Я собственно приехал продать имение и завишу теперь от моего управляющего.

- Вы ведь, кажется, приехали потому, что там эпидемии после войны ожидали?

- Н-нет, не совсем потому, - продолжал господин Кармазинов, благодушно скандируя свои фразы и при каждом обороте из угла в другой угол бодро дрыгая правою ножкой, впрочем чуть-чуть. - Я действительно, - усмехнулся он не без яду, - намереваюсь прожить как можно дольше. В русском барстве есть нечто чрезвычайно быстро изнашивающееся, во всех отношениях. Но я хочу износиться как можно позже и теперь перебираюсь за границу совсем; там и климат лучше и строение каменное и все крепче. На мой век Европы хватит, я думаю. Как вы думаете?

- Я почем знаю.

- Гм. Если там действительно рухнет Вавилон и падение его будет великое (в чем я совершенно с вами согласен, хотя и думаю, что на мой век его хватит), то у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря. Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь. Святая Русь менее всего на свете может дать отпору чему-нибудь. Простой народ еще держится кое-как русским богом; но русский бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней мере сильно покачнулся. А тут железные дороги, а тут вы... уж в русского-то бога я совсем не верую.

- А в европейского?

- Я ни в какого не верую. Меня оклеветали пред русскою молодежью. Я всегда сочувствовал каждому движению ее. Мне показывали эти здешние прокламации. На них смотрят с недоумением, потому что всех пугает форма, но все однако уверены в их могуществе, хотя бы и не сознавая того. Все давно падают и все давно знают, что не за что ухватиться. Я уже потому убежден в успехе этой таинственной пропаганды, что Россия есть теперь по преимуществу то место в целом мире, где все что угодно может произойти без малейшего отпору. Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются. Святая Русь страна деревянная, нищая и... опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живет в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство еще хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьет по своим. Тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь.

- Нет, вы вот начали о прокламациях; скажите все, как вы на них смотрите?

- Их все боятся, стало быть, они могущественны. Они открыто обличают обман и доказывают, что у нас не за что ухватиться и не на что опереться. Они говорят громко, когда все молчат. В них всего победительнее (несмотря на форму) эта неслыханная до сих пор смелость засматривать прямо в лицо истине. Эта способность смотреть истине прямо в лицо принадлежит одному только русскому поколению. Нет, в Европе еще не так смелы: там царство каменное, там еще есть на чем опереться. Сколько я вижу и сколько судить могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что это так смело и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще этого не поймут, а у нас именно на это-то и набросятся. Русскому человеку честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым "правом на бесчестье" его скорей всего увлечь можно. Я поколения старого, и, признаюсь, еще стою за честь, но ведь только по привычке. Мне лишь нравятся старые формы, положим по малодушию; нужно же как-нибудь дожить век.

Он вдруг приостановился.

"Однако я говорю-говорю", подумал он, - "а он все молчит и высматривает. Он пришел за тем, чтоб я задал ему прямой вопрос. А я и задам".

- Юлия Михайловна просила меня как-нибудь обманом у вас выпытать, какой это сюрприз вы готовите к балу послезавтра? - вдруг спросил Петр Степанович.

- Да, это действительно будет сюрприз, и я действительно изумлю... - приосанился Кармазинов, - но я не скажу вам, в чем секрет.

Петр Степанович не настаивал.

- Здесь есть какой-то Шатов, - осведомился великий писатель, - и вообразите, я его не видал.

- Очень хорошая личность. А что?

- Так, он про что-то там говорит. Ведь это он по щеке ударил Ставрогина?

- Он.

- А о Ставрогине как вы полагаете?

- Не знаю; волокита какой-то.

Кармазинов возненавидел Ставрогина, потому что тот взял привычку не замечать его вовсе.

- Этого волокиту, - сказал он хихикая, - если у нас осуществится когда-нибудь то, о чем проповедуют в прокламациях, вероятно вздернут первого на сук.

- Может, и раньше, - вдруг сказал Петр Степанович.

- Так и следует, - уже не смеясь и как-то слишком серьезно поддакнул Кармазинов.

- А вы уж это раз говорили, и, знаете, я ему передал.

- Как, неужто передали? - рассмеялся опять Кармазинов.

- Он сказал, что если его на сук, то вас довольно и высечь, но только не из чести, а больно, как мужика секут.

Петр Степанович взял шляпу и встал с места. Кармазинов протянул ему на прощание обе руки.

- А что, - пропищал он вдруг медовым голоском и с какою-то особенною интонацией, все еще придерживая его руки в своих, - что, если назначено осуществиться всему тому... о чем замышляют, то... когда это могло бы произойти?

- Почем я знаю, - несколько грубо ответил Петр Степанович. Оба пристально смотрели друг другу в глаза.

- Примерно? приблизительно? - еще слаще пропищал Кармазинов.

- Продать имение успеете и убраться тоже успеете, - еще грубее пробормотал Петр Степанович. Оба еще пристальнее смотрели друг на друга.

Произошла минута молчания.

- К началу будущего мая начнется, а к Покрову все кончится, - вдруг проговорил Петр Степанович.

- Благодарю вас искренно, - проникнутым голосом произнес Кармазинов, сжав ему руки.

"Успеешь, крыса, выселиться из корабля!" думал Петр Степанович, выходя на улицу. "Ну коли уж этот "почти государственный ум" так уверенно осведомляется о дне и часе и так почтительно благодарит за полученное сведение, то уж нам-то в себе нельзя после того сомневаться. (Он усмехнулся.) Гм. А он в самом деле у них не глуп и... всего только переселяющаяся крыса; такая не донесет!"

Он побежал в Богоявленскую улицу в дом Филиппова.

Глава VI

Петр Степанович прошел сперва к Кириллову. Тот был по обыкновению один и в этот раз проделывал среди комнаты гимнастику, то-есть, расставив ноги, вертел каким-то особенным образом над собою руками. На полу лежал мяч. На столе стоял не прибранный утренний чай, уже холодный. Петр Степанович постоял с минуту на пороге.

- Вы однако ж о здоровьи своем сильно заботитесь, - проговорил он громко и весело входя в комнату; - какой славный однако же мяч, фу, как отскакивает; он тоже для гимнастики?

Кириллов надел сертук.

- Да, тоже для здоровья, - пробормотал он сухо; - садитесь.

- Я на минуту. А впрочем сяду. Здоровье здоровьем, но я пришел напомнить об уговоре. Приближается "в некотором смысле" наш срок-с, - заключил он с неловким вывертом.

- Какой уговор?

- Как какой уговор? - всполохнулся Петр Степанович, даже испугался.

- Это не уговор и не обязанность, я ничем не вязал себя, с вашей стороны ошибка.

- Послушайте, что же вы это делаете? - вскочил уж совсем Петр Степанович.

Тут все было отперто и даже не притворено. Сени и первые две комнаты были темны, но в последней, в которой Кириллов жил и пил чай, сиял свет и слышался смех, и какие-то странные вскрикивания. Николай Всеволодович пошел на свет, но, не входя, остановился на пороге. Чай был на столе. Среди комнаты стояла старуха, хозяйская родственница, простоволосая, в одной юбке, в башмаках на босу ногу и в ... Далее

Прибыли к Семену Яковлевичу ровно в час пополудни, Ворота довольно большого купеческого дома стояли настежь, и доступ во флигель был открыт. Тотчас же узнали, что Семен Яковлевич изволит обедать, но принимает. Вся наша толпа вошла разом. Комната, в которой принимал и обедал блаженный, была довольно просторная, в три окна, и разгорожена поперек на две равные части деревянною решеткой от стены до ... Далее

Но Петру Степановичу некогда было шевелить римлян; он сам был выбит из рельсов. Бегство Ставрогина ошеломило и придавило его. Он солгал, что Ставрогин виделся с вице-губернатором; то-то и есть, что тот уехал, не видавшись ни с кем, даже с матерью, - и уж действительно было странно, что его даже не беспокоили. (Впоследствии начальство принуждено было дать на это особый ответ.) Петр Степанович ... Далее