Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 83

- Свою волю.

- Какую?

- Прежнюю.

- То-есть как же это понять? Значит ли, что вы в прежних мыслях?

- Значит. Только уговору нет и не было, и я ничем не вязал. Была одна моя воля и теперь одна моя воля. Кириллов объяснялся резко и брезгливо.

- Я согласен, согласен, пусть воля, лишь бы эта воля не изменилась, - уселся опять с удовлетворенным видом Петр Степанович. - Вы сердитесь за слова. Вы что-то очень стали последнее время сердиты; я потому избегал посещать. Впрочем был совершенно уверен, что не измените.

- Я вас очень не люблю; но совершенно уверены можете быть. Хоть и не признаю измены и не-измены.

- Однако знаете, - всполохнулся опять Петр Степанович, - надо бы опять поговорить толком, чтобы не сбиться. Дело требует точности, а вы меня ужасно как горошите. Позволяете поговорить?

- Говорите, - отрезал Кириллов, смотря в угол.

- Вы давно уже положили лишить себя жизни... то-есть у вас такая была идея. Так что ли я выразился? Нет ли какой ошибки?

- У меня и теперь такая же идея.

- Прекрасно. Заметьте при этом, что вас никто не принуждал к тому.

- Еще бы; как вы говорите глупо.

- Пусть, пусть; я очень глупо выразился. Без сомнения, было бы очень глупо к тому принуждать; я продолжаю: вы были членом Общества еще при старой организации и открылись тогда же одному из членов Общества.

- Я не открывался, а просто сказал.

- Пусть. И смешно бы было в этом "открываться", что за исповедь? Вы просто сказали, и прекрасно.

- Нет не прекрасно, потому что вы очень мямлите. Я вам не обязан никаким отчетом, и мыслей моих вы не можете понимать. Я хочу лишить себя жизни потому, что такая у меня мысль, потому что я не хочу страха смерти, потому... потому что вам нечего тут знать... Чего вы? Чай хотите пить? Холодный. Дайте я вам другой стакан принесу.

Петр Степанович действительно схватился было за чайник и искал порожней посудины. Кириллов сходил в шкаф и принес чистый стакан.

- Я сейчас у Кармазинова завтракал, - заметил гость, - потом слушал, как он говорил, и вспотел, а сюда бежал, тоже вспотел, смерть хочется пить.

- Пейте. Чай холодный хорошо.

Кириллов опять уселся на стул и опять уперся глазами в угол.

- В Обществе произошла мысль, - продолжал он тем же голосом, - что я могу быть тем полезен, если убью себя, и что когда вы что-нибудь тут накутите, и будут виновных искать, то я вдруг застрелюсь и оставлю письмо, что это я все сделал, так что вас целый год подозревать не могут.

- Хоть несколько дней; и день один дорог.

- Хорошо. В этом смысле мне сказали, чтоб я, если хочу, подождал. Я сказал, что подожду, пока скажут срок от Общества, потому что мне все равно.

- Да, но вспомните, что вы обязались, когда будете сочинять предсмертное письмо, то не иначе как вместе со мной, и, прибыв в Россию, будете в моем... ну, одним словом, в моем распоряжении, то - есть на один только этот случай разумеется, а во всех других вы конечно свободны, - почти с любезностию прибавил Петр Степанович.

- Я не обязался, а согласился, потому что мне все равно.

- И прекрасно, прекрасно, я нисколько не имею намерения стеснять ваше самолюбие, но...

- Тут не самолюбие.

- Но вспомните, что вам собрали сто двадцать талеров на дорогу, стало быть, вы брали деньги.

- Совсем нет, - вспыхнул Кириллов, - деньги не с тем. За это не берут.

- Берут иногда.

- Врете вы. Я заявил письмом из Петербурга, а в Петербурге заплатил вам сто двадцать талеров, вам в руки... и они туда отосланы, если только вы не задержали у себя.

- Хорошо, хорошо, я ни в чем не спорю, отосланы. Главное, что вы в тех же мыслях как прежде.

- В тех самых. Когда вы придете и скажете: "пора", я все исполню. Что, очень скоро?

- Не так много дней... Но помните, записку мы сочиняем вместе, в ту же ночь.

- Хоть и днем. Вы сказали, надо взять на себя прокламации?

- И кое-что еще.

- Я не все возьму на себя.

- Чего же не возьмете? - всполохнулся опять Петр Степанович.

- Чего не захочу; довольно. Я не хочу больше о том говорить.

Петр Степанович скрепился и переменил разговор.

- Я о другом, - предупредил он, - будете вы сегодня вечером у наших? Виргинский именинник, под тем предлогом и соберутся.

- Не хочу.

- Сделайте одолжение, будьте. Надо. Надо внушить и числом и лицом... У вас лицо... ну, одним словом, у вас лицо фатальное.

- Вы находите? - рассмеялся Кириллов, - хорошо, приду; только не для лица. Когда?

- О, пораньше, в половине седьмого. И знаете, вы можете войти, сесть и ни с кем не говорить, сколько бы там их ни было. Только знаете, не забудьте захватить с собою бумагу и карандаш.

- Это зачем?

- Ведь вам все равно; а это моя особенная просьба. Вы только будете сидеть, ни с кем ровно не говоря, слушать и изредка делать как бы отметки; ну хоть рисуйте что-нибудь.

- Какой вздор, зачем?

- Ну коли вам все равно; ведь вы все говорите, что вам все равно.

- Нет, зачем?

- А вот затем, что тот член от Общества, ревизор, засел в Москве, а я там кой-кому объявил, что может быть посетит ревизор; и они будут думать, что вы-то и есть ревизор, а так как вы уже здесь три недели, то еще больше удивятся.

- Фокусы, Никакого ревизора у вас нет в Москве.

- Ну пусть нет, чорт его и дери, вам-то какое дело и чем это вас затруднит? Сами же член Общества.

- Скажите им, что я ревизор; я буду сидеть и молчать, а бумагу и карандаш не хочу.

- Да почему?

- Не хочу.

Петр Степанович разозлился, даже позеленел, но опять скрепил себя, встал и взял шляпу.

- Этот у вас? - произнес он вдруг вполголоса.

- У меня.

- Это хорошо. Я скоро его выведу, не беспокойтесь.

- Я не беспокоюсь. Он только ночует. Старуха в больнице, сноха померла; я два дня один. Я ему показал место в заборе, где доска вынимается; он пролезет, никто не видит.

- Я его скоро возьму.

- Он говорит, что у него много мест ночевать.

- Он врет, его ищут, а здесь пока незаметно. Разве вы с ним пускаетесь в разговоры?

- Да, всю ночь. Он вас очень ругает. Я ему ночью Апокалипсис читал, и чай. Очень слушал; даже очень, всю ночь.

- А, чорт, да вы его в христианскую веру обратите!

- Он и то христианской веры. Не беспокойтесь, зарежет. Кого вы хотите зарезать?

- Нет, он не для того у меня; он для другого... А Шатов про Федьку знает?

- Я с Шатовым ничего не говорю и не вижу.

- Злится что ли?

- Нет, не злимся, а только отворачиваемся. Слишком долго вместе в Америке пролежали.

- Я сейчас к нему зайду.

- Как хотите.

- Мы со Ставрогиным к вам тоже, может, зайдем оттуда, этак часов в десять, - Приходите.

- Мне с ним надо поговорить о важном... Знаете, подарите-ка мне ваш мяч; к чему вам теперь? Я тоже для гимнастики. Я вам, пожалуй, заплачу деньги.

- Возьмите так.

Петр Степанович положил мяч в задний карман.

- А я вам не дам ничего против Ставрогина, - пробормотал вслед Кириллов, выпуская гостя. Тот с удивлением посмотрел на него, но не ответил.

Последние слова Кириллова смутили Петра Степановича чрезвычайно; он еще не успел их осмыслить, но еще на лестнице к Шатову постарался переделать свой недовольный вид в ласковую физиономию. Шатов был дома и немного болен. Он лежал на постели, впрочем одетый.

- Вот неудача! - вскричал Петр Степанович с порога; - серьезно больны?

Ласковое выражение его лица вдруг исчезло; что-то злобное засверкало в глазах.

- Нисколько, - нервно привскочил Шатов, - я вовсе не болен, немного голова...

Он даже потерялся; внезапное появление такого гостя решительно испугало его.

- Я именно по такому делу, что хворать не следует, - начал Петр Степанович быстро и как бы властно; - позвольте сесть (он сел), а вы садитесь опять на вашу койку, вот так. Сегодня под видом дня рождения Виргинского соберутся у него из наших; другого впрочем оттенка не будет вовсе, приняты меры. Я приду с Николаем Ставрогиным. Вас бы я конечно не потащил туда, зная ваш теперешний образ мыслей... то-есть в том смысле, чтобы вас там не мучить, а не из того, что мы думаем, что вы донесете. Но вышло так, что вам придется идти. Вы там встретите тех самых, с которыми окончательно и порешим, каким образом вам оставить Общество и кому сдать, что у вас находится. Сделаем неприметно; я вас отведу куда-нибудь в угол; народу много, а всем не за чем знать. Признаться, мне пришлось таки из-за вас язык поточить; но теперь, кажется, и они согласны, с тем, разумеется, чтобы вы сдали типографию и все бумаги. Тогда ступайте себе на все четыре стороны.

Наконец произошло объяснение и с губернатором. Милый, мягкий наш Иван Осипович только что воротился и только что успел выслушать горячую клубную жалобу. Без сомнения надо было что-нибудь сделать, но он смутился. Гостеприимный наш старичок тоже как будто побаивался своего молодого родственника. Он решился, однако, склонить его извиниться пред клубом и пред обиженным, но в удовлетворительном виде ... Далее

Я вспомнил, что он, по словам Липутина, занял с утра деревянный флигель на дворе. В этом флигеле, слишком для него просторном, квартировала с ним вместе какая-то старая, глухая баба, которая ему и прислуживала. Хозяин дома в другом новом доме своем и в другой улице содержал трактир, а эта старуха, кажется, родственница его, осталась смотреть за всем старым домом. Комнаты во флигеле были довольно ... Далее

Виргинский жил в собственном доме, то-есть в доме своей жены, в Муравьиной улице. Дом был деревянный, одноэтажный, и посторонних жильцов в нем не было. Под видом дня рождения хозяина собралось гостей человек до пятнадцати; но вечеринка совсем не походила на обыкновенную провинциальную именинную вечеринку. Еще с самого начала своего сожития, супруги Виргинские положили взаимно, раз навсегда, что ... Далее