Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 119

- Это что! Мы, мы город зажгли? Вот уж с больной-то головы! - раздались восклицания.

- Я понимаю, что вы уж слишком заигрались, - упорно продолжал Петр Степанович, - но ведь это не скандальчики с Юлией Михайловной. Я собрал вас сюда, господа, чтобы разъяснить вам ту степень опасности, которую вы так глупо на себя натащили и которая слишком многому и кроме вас угрожает.

- Позвольте, мы, напротив, вам же намерены были сейчас заявить о той степени деспотизма и неравенства, с которыми принята была, помимо членов, такая серьезная и вместе с тем странная мера, - почти с негодованием заявил молчавший до сих пор Виргинский.

- Итак вы отрицаетесь? А я утверждаю, что сожгли вы, вы одни и никто другой. Господа, не лгите, у меня точные сведения. Своеволием вашим вы подвергли опасности даже общее дело. Вы всего лишь один узел бесконечной сети узлов и обязаны слепым послушанием центру. Между тем трое из вас подговаривали к пожару Шпигулинских, не имея на то ни малейших инструкций, и пожар состоялся.

- Кто трое? Кто трое из нас?

- Третьего дня в четвертом часу ночи вы, Толкаченко, подговаривали Фомку Завьялова в Незабудке.

- Помилуйте, - привскочил тот, - я едва одно слово сказал, да и то без намерения, а так, потому что его утром секли, и тотчас бросил, вижу слишком пьян. Если бы вы не напомнили, я бы совсем и не вспомнил. От слова не могло загореться.

- Вы похожи на того, который бы удивился, что от крошечной искры взлетел на воздух весь пороховой завод.

- Я говорил шопотом и в углу, ему на ухо, как могли вы узнать? - сообразил вдруг Толкаченко.

- Я там сидел под столом. Не беспокойтесь, господа, я все ваши шаги знаю. Вы ехидно улыбаетесь, господин Липутин? А я знаю, например, что вы четвертого дня исщипали вашу супругу, в полночь, в вашей спальне, ложась спать.

Липутин разинул рот и побледнел.

(Потом стало известно, что он о подвиге Липутина узнал от Агафьи, Липутинской служанки, которой с самого начала платил деньги за шпионство, о чем только после разъяснилось.) - Могу ли и я констатировать факт? - поднялся вдруг Шигалев.

- Констатируйте, Шигалев сел и подобрался:

- Сколько я понял, да и нельзя не понять, вы сами, в начале и потом еще раз, весьма красноречиво, - хотя и слишком теоретически, - развивали картину России, покрытой бесконечною сетью узлов. С своей стороны каждая из действующих кучек, делая прозелитов и распространяясь боковыми отделениями в бесконечность, имеет в задаче систематическою обличительною пропагандой беспрерывно ронять значение местной власти, произвести в селениях недоумение, зародить цинизм и скандалы, полное безверие во что бы то ни было, жажду лучшего и, наконец, действуя пожарами, как средством народным по преимуществу, ввергнуть страну, в предписанный момент, если надо, даже в отчаяние. Ваши ли это слова, которые я старался припомнить буквально? Ваша ли это программа действий, сообщенная вами в качестве уполномоченного из центрального, но совершенно неизвестного нам до сих пор и почти фантастического для нас комитета?

- Верно, только вы очень тянете.

- Всякий имеет право своего слова. Давая нам угадывать, что отдельных узлов всеобщей сети, уже покрывшей Россию, состоит теперь до нескольких сотен, и развивая предположение, что если каждый сделает свое дело успешно, то вся Россия, к данному сроку, по сигналу...

- Ах чорт возьми, и без вас много дела! - повернулся в креслах Петр Степанович.

- Извольте, я сокращу и кончу лишь вопросом: мы уже видели скандалы, видели недовольство населений, присутствовали и участвовали в падении здешней администрации и наконец своими глазами увидели пожар. Чем же вы недовольны? Не ваша ли это программа? В чем можете вы нас обвинять?

- В своеволии! - яростно крикнул Петр Степанович. - Пока я здесь, вы не смели действовать без моего позволения. Довольно. Готов донос, и может быть завтра же или сегодня в ночь вас перехватают. Вот вам. Известие верное.

Тут уже все разинули рты.

- Перехватают не только как подстрекателей в поджоге, но и как пятерку. Доносчику известна вся тайна сети. Вот что вы напрокудили!

- Наверно Ставрогин! - крикнул Липутин.

- Как... почему Ставрогин? - как бы осекся вдруг Петр Степанович. - Э, чорт, - спохватился он тотчас же, - это Шатов! Вам, кажется, всем уже теперь известно, что Шатов в свое время принадлежал делу. Я должен открыть, что следя за ним чрез лиц, которых он не подозревает, я к удивлению узнал, что для него не тайна и устройство сети, и... одним словом, все. Чтобы спасти себя от обвинения в прежнем участии, он донесет на всех. До сих пор он все еще колебался, и я щадил его. Теперь вы этим пожаром его развязали: он потрясен и уже не колеблется. Завтра же мы будем арестованы, как поджигатели и политические преступники.

- Верно ли? Почему Шатов знает?

Волнение было неописанное.

- Все совершенно верно. Я не в праве вам объявить пути мои и как открывал, но вот что покамест я могу для вас сделать: чрез одно лицо я могу подействовать на Шатова, так что он, совершенно не подозревая, задержит донос, - но не более как на сутки. Дальше суток не могу. Итак вы можете считать себя обеспеченными до послезавтрого утра.

Все молчали.

- Да отправить же его наконец к чорту! - первый крикнул Толкаченко.

- И давно бы надо сделать! - злобно ввернул Лямшин, стукнув кулаком по столу.

- Но как сделать? - пробормотал Липутин.

Петр Степанович тотчас же подхватил вопрос и изложил свой план. Он состоял в том, чтобы завлечь Шатова, для сдачи находившейся у него тайной типографии, в то уединенное место, где она закопана, завтра, в начале ночи и - "уж там и распорядиться". Он вошел во многие нужные подробности, которые мы теперь опускаем, и разъяснил обстоятельно те настоящие двусмысленные отношения Шатова к центральному обществу, о которых уже известно читателю.

- Все так, - нетвердо заметил Липутин, - но так как опять... новое приключение в том же роде... то слишком уж поразит умы.

- Без сомнения, - подтвердил Петр Степанович, - но и это предусмотрено. Есть средство вполне отклонить подозрение.

И он с прежнею точностью рассказал о Кириллове, о его намерении застрелиться и о том, как он обещал ждать сигнала, а умирая, оставить записку и принять на себя все, что ему продиктуют. (Одним словом, все что уже известно читателю.) - Твердое его намерение лишить себя жизни, - философское, а по-моему сумасшедшее, - стало известно там (продолжал разъяснять Петр Степанович). Там не теряют ни волоска, ни пылинки, все идет в пользу общего дела. Предвидя пользу и убедившись, что намерение его совершенно серьезное, ему предложили средства доехать до России (он для чего-то непременно хотел умереть в России), дали поручение, которое он обязался исполнить (и исполнил), и сверх того обязали его уже известным вам обещанием кончить с собою лишь тогда, когда ему скажут. Он все обещал. Заметьте, что он принадлежит делу на особых основаниях и желает быть полезным; больше я вам открыть не могу. Завтра, после Шатова, я продиктую ему записку, что причина смерти Шатова он. Это будет очень вероятно: они были друзьями и вместе ездили в Америку, там поссорились, и все это будет в записке объяснено... и... и даже, судя по обстоятельствам, можно будет и еще кое-что продиктовать Кириллову, например о прокламациях, и - пожалуй отчасти пожар. Об этом, впрочем, я подумаю. Не беспокойтесь, он без предрассудков; все подпишет.

Раздались сомнения. Повесть показалась фантастическою. О Кириллове впрочем все более или менее несколько слышали; Липутин же более всех.

- Вдруг он раздумает и не захочет, - сказал Шигалев, - так или этак, а все-таки он сумасшедший, стало быть надежда неточная.

- Не беспокойтесь, господа, он захочет, - отрезал Петр Степанович. - По уговору, я обязан предупредить его накануне, значит, сегодня же. Я приглашаю Липутина итти сейчас со мною к нему и удостовериться, а он вам, господа, возвратясь, сообщит, если надо, сегодня же, правду ли я вам говорил или нет. Впрочем, - оборвал он вдруг с непомерным раздражением, как будто вдруг почувствовал, что слишком много чести так убеждать и так возиться с такими людишками, - впрочем действуйте как вам угодно. Если вы не решитесь, то союз расторгнут, - но единственно по факту вашего непослушания и измены. Таким образом мы с этой минуты все врозь. Но знайте, что в таком случае вы, кроме неприятности Шатовского доноса и последствий его, навлекаете на себя еще одну маленькую неприятность, о которой было твердо заявлено при образовании союза. Что до меня касается, то я, господа, не очень-то вас боюсь... Не подумайте, что я уж так с вами связан... Впрочем это все равно.

Дверь к Лебядкиным была только притворена, а не заперта, и мы вошли свободно. Все помещение их состояло из двух гаденьких небольших комнаток, с закоптелыми стенами, на которых буквально висели клочьями грязные обои. Тут когда-то несколько лет содержалась харчевня, пока хозяин Филиппов не перенес ее в новый дом. Остальные, бывшие под харчевней комнаты, были теперь заперты, а эти две достались ... Далее

- Господа, я разрешил всю тайну. Вся тайна их эффекта - в их глупости! (Глаза его засверкали.) - Да, господа, будь это глупость умышленная, поддельная из расчета, - о это было бы даже гениально! Но надо отдать им полную справедливость: они ничего не подделали. Это самая обнаженная, самая простодушная, самая коротенькая глупость, - c'est la bкtise dans son essence la plus pure, quelque chose ... Далее

(264) Я люблю народ, это необходимо, но мне кажется, что я никогда не видел его вблизи. Настасья ... само собой разумеется, она тоже из народа... но настоящий народ ... Далее