Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 124

- Marie... знаешь... ты, может быть, очень устала, ради бога не сердись... Если бы ты согласилась например хоть чаю, а? Чай очень подкрепляет, а? Если бы ты согласилась!..

- Чего тут согласилась, разумеется, соглашусь, какой вы по-прежнему ребенок. Если можете, дайте. Как у вас тесно! Как у вас холодно!

- О, я сейчас дров, дров... дрова у меня есть! - весь заходил Шатов:

- дрова... то-есть, но... впрочем и чаю сейчас, - махнул он рукой, как бы с отчаянною решимостию, и схватил фуражку.

- Куда ж вы? Стало быть, нет дома чаю?

- Будет, будет, будет, сейчас будет все... я... - Он схватил с полки револьвер.

- Я продам сейчас этот револьвер... или заложу...

- Что за глупости, и как это долго будет! Возьмите вот мои деньги, коли у вас нет ничего, тут восемь гривен, кажется; все. У вас точно в помешанном доме.

- Не надо, не надо твоих денег, я сейчас, в один миг, я и без револьвера...

И он бросился прямо к Кириллову. Это было вероятно еще часа за два до посещения Кириллова Петром Степановичем и Липутиным. Шатов и Кириллов, жившие на одном дворе, почти не видались друг с другом, а встречаясь, не кланялись и не говорили: слишком долго уж они "пролежали" вместе в Америке.

- Кириллов, у вас всегда чай; есть у вас чай и самовар?

Кириллов, ходивший по комнате (по обыкновению своему всю ночь из угла в угол), вдруг остановился и пристально посмотрел на вбежавшего, впрочем без особого удивления.

- Чай есть, сахар есть и самовар есть. Но самовара не надо, чай горячий. Садитесь и пейте просто.

- Кириллов, мы вместе лежали в Америке... Ко мне пришла жена... Я... Давайте чаю... Надо самовар.

- Если жена, то надо самовар. Но самовар после. У меня два. А теперь берите со стола чайник. Горячий, самый горячий. Берите все; берите сахар; весь. Хлеб... Хлеба много; весь. Есть телятина. Денег рубль.

- Давай, друг, отдам завтра! Ах, Кириллов!

- Это та жена, которая в Швейцарии? Это хорошо. И то, что вы так вбежали, тоже хорошо.

- Кириллов! - вскричал Шатов, захватывая под локоть чайник, а в обе руки сахар и хлеб. - Кириллов! Если б... если б вы могли отказаться от ваших ужасных фантазий и бросить ваш атеистический бред... о, какой бы вы были человек, Кириллов!

- Видно, что вы любите жену после Швейцарии. Это хорошо, если после Швейцарии. Когда надо чаю, приходите опять. Приходите всю ночь, я не сплю совсем. Самовар будет. Берите рубль, вот. Ступайте к жене, я останусь и буду думать о вас и о вашей жене.

Марья Шатова была видимо довольна поспешностию и почти с жадностию принялась за чай, но за самоваром бежать не понадобилось? она выпила всего полчашки и проглотила лишь крошечный кусочек хлебца. От телятины брезгливо и раздражительно отказалась.

- Ты больна, Marie, все это так в тебе болезненно... - робко заметил Шатов, робко около нее ухаживая.

- Конечно больна, пожалуста сядьте. Где вы взяли чай, если не было?

Шатов рассказал про Кириллова, слегка, вкратце. Она кое-что про него слышала.

- Знаю, что сумасшедший; пожалуста довольно; мало что ли дураков? Так вы были в Америке? Слышала, вы писали.

- Да, я... в Париж писал.

- Довольно, и пожалуста о чем-нибудь другом. Вы по убеждению славянофил?

- Я... я не то что... За невозможностию быть русским, стал славянофилом, - криво усмехнулся он, с натугой человека, сострившего не кстати и через силу.

- А вы не русский?

- Нет, не русский.

- Ну, все это глупости. Сядьте, прошу вас наконец. Что вы все туда-сюда? Вы думаете, я в бреду? Может, и буду в бреду. Вы говорите, вас только двое в доме?

- Двое... внизу...

- И все таких умных. Что внизу? Вы сказали внизу?

- Нет, ничего.

- Что ничего? Я хочу знать.

- Я только хотел сказать, что мы тут теперь двое во дворе, а внизу прежде жили Лебядкины...

- Это та, которую сегодня ночью зарезали? - вскинулась она вдруг. - Слышала. Только что приехала, слышала. У вас был пожар?

- Да, Marie, да, и может быть я делаю страшную подлость в сию минуту, что прощаю подлецов... - встал он вдруг и зашагал по комнате, подняв вверх руки как бы в исступлении.

Но Marie несовсем поняла его. Она слушала ответы рассеянно; она спрашивала, а не слушала.

- Славные дела у вас делаются. Ох, как все подло! Какие все подлецы! Да сядьте же, прошу вас наконец, о, как вы меня раздражаете! - и в изнеможении она опустилась головой на подушку.

- Marie, я не буду... Ты может быть прилегла бы, Marie?

Она не ответила и в бессилии закрыла глаза. Бледное ее лицо стало точно у мертвой. Она заснула почти мгновенно. Шатов посмотрел кругом, поправил свечу, посмотрел еще раз в беспокойстве на ее лицо, крепко сжал пред собой руки и на цыпочках вышел из комнаты в сени. На верху лестницы он уперся лицом в угол и простоял так минут десять, безмолвно и недвижимо. Простоял бы и дольше, но вдруг внизу послышались тихие, осторожные шаги. Кто-то подымался вверх. Шатов вспомнил, что забыл запереть калитку.

- Кто тут? - спросил он шепотом.

Незнакомый посетитель подымался не спеша и не отвечая. Взойдя наверх, остановился; рассмотреть его было в темноте невозможно; вдруг послышался его осторожный вопрос:

- Иван Шатов?

Шатов назвал себя, но немедленно протянул руку, чтоб остановить его; но тот схватил сам его за руку и - Шатов вздрогнул, как бы прикоснувшись к какому-то страшному гаду.

- Стойте здесь, - быстро прошептал он, - не входите, я не могу вас теперь принять. Ко мне воротилась жена. Я вынесу свечу.

Когда он воротился со свечкой, стоял какой-то молоденький офицерик; имени его он не знал, но где-то видел.

- Эркель, - отрекомендовался тот. - Видели меня у Виргинского.

- Помню; вы сидели и писали. Слушайте, - вскипел вдруг Шатов, исступленно подступая к нему, но говоря по-прежнему шопотом, - вы сейчас мне сделали знак рукой, когда схватили мою руку. Но знайте, я могу наплевать на все эти знаки! Я не признаю... не хочу... Я могу вас спустить сейчас с лестницы, знаете вы это?

- Нет, я этого ничего не знаю и совсем не знаю, за что вы так рассердились, - незлобиво и почти простодушно ответил гость. - Я имею только передать вам нечто и за тем пришел, главное не желая терять времени. У вас станок, вам не принадлежащий и в котором вы обязаны отчетом, как знаете сами. Мне велено потребовать от вас передать его завтра же, ровно в семь часов пополудни, Липутину. Кроме того велено сообщить, что более от вас ничего никогда не потребуется.

- Ничего?

- Совершенно ничего. Ваша просьба исполняется, и вы навсегда устранены. Это положительно мне велено вам сообщить.

- Кто велел сообщить?

- Те, которые передали мне знак.

- Вы из-за границы?

- Это... это, я думаю, для вас безразлично.

- Э, чорт! А почему вы раньше не приходили, если вам велено?

- Я следовал некоторым инструкциям и был не один.

- Понимаю, понимаю, что были не один. Э... чорт! А зачем Липутин сам не пришел?

- Итак, я явлюсь за вами завтра ровно в шесть часов вечера и пойдем туда пешком. Кроме нас троих никого не будет.

- Верховенский будет?

- Нет, его не будет. Верховенский уезжает завтра поутру из города, в одиннадцать часов.

- Так я и думал, - бешено прошептал Шатов и стукнул себя кулаком по бедру; - бежал, каналья!

Он взволнованно задумался. Эркель пристально смотрел на него, молчал и ждал.

- Как же вы возьмете? Ведь это нельзя за раз взять в руки и унести.

- Да и не нужно будет. Вы только укажете место, а мы только удостоверимся, что действительно тут зарыто. Мы ведь знаем только, где это место, самого места не знаем. А вы разве указывали еще кому-нибудь место?

Шатов посмотрел на него.

- Вы-то, вы-то, такой мальчишка, - такой глупенький мальчишка, - вы тоже туда влезли с головой как баран? Э, да им и надо этакого соку! Ну ступайте! Э-эх! Тот подлец вас всех надул и бежал.

Эркель смотрел ясно и спокойно, но как будто не понимал.

- Верховенский бежал, Верховенский! - яростно проскрежетал Шатов.

- Да ведь он еще здесь, не уехал. Он только завтра уедет, - мягко и убедительно заметил Эркель. - Я его особенно приглашал присутствовать в качестве свидетеля; к нему моя вся инструкция была (соткровенничал он как молоденький, неопытный мальчик). Но он к сожалению не согласился, под предлогом отъезда; да и в самом деле что-то спешит.

Шатов еще раз сожалительно вскинул глазами на простачка, но вдруг махнул рукой, как бы подумав: "стоит жалеть-то".

- Отечеству, человечеству и студентам. Николай Всеволодович, я прочел в газетах биографию об одном американце. Он оставил все свое огромное состояние на фабрики и на положительные науки, свой скелет студентам, в тамошнюю академию, а свою кожу на барабан, с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских ... Далее

В зале опять носилось что-то неладное. Объявляю заранее: я преклоняюсь пред величием гения; но к чему же эти господа наши гении в конце своих славных лет поступают иногда совершенно как маленькие мальчики? Ну что же в том, что он Кармазинов и вышел с осанкою пятерых камергеров? Разве можно продержать на одной статье такую публику как наша целый час? Вообще я сделал замечание, что будь разгений, ... Далее

И он стукнул ногой действительно в десяти шагах от заднего угла грота, в стороне леса. В эту самую минуту бросился сзади на него из-за дерева Толкаченко, а Эркель схватил его сзади же за локти. Липутин накинулся спереди. Все трое тотчас же сбили его с ног и придавили к земле. Тут подскочил Петр Степанович с своим револьвером. Рассказывают, что Шатов успел повернуть к нему голову и еще мог ... Далее