Бесы Федор Михайлович Достоевский Страница: 147

"Друг милый, создание нежное и великодушное, которое я угадал! Может быть вы мечтаете дать мне столько любви и излить на меня столько прекрасного из прекрасной души вашей, что надеетесь тем самым поставить предо мной наконец и цель? Нет, лучше вам быть осторожнее: любовь моя будет так же мелка, как и я сам, а вы несчастны. Ваш брат говорил мне, что тот, кто теряет связи с своею землей, тот теряет и богов своих, то-есть все своя цели. Обо всем можно спорить бесконечно, но из меня вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и безо всякой силы. Даже отрицания не вылилось. Все всегда мелко и вяло. Великодушный Кириллов не вынес идеи и - застрелился; но ведь я вижу, что он был великодушен, потому что не в здравом рассудке. Я никогда не могу потерять рассудок и никогда не могу поверить идее в той степени как он. Я даже заняться идеей в той степени не могу. Никогда, никогда я не могу застрелиться!

"Я знаю, что мне надо бы убить себя, смести себя с земли как подлое насекомое; но я боюсь самоубийства, ибо боюсь показать великодушие. Я знаю, что это будет еще обман, - последний обман в бесконечном ряду обманов. Что же пользы себя обмануть, чтобы только сыграть в великодушие? Негодования и стыда во мне никогда быть не может; стало быть, и отчаяния.

"Простите, что так много пишу. Я опомнился и это нечаянно. Этак ста страниц мало и десяти строк довольно. Довольно и десяти строк призыва "в сиделки".

"Я, с тех пор как выехал, живу на шестой станции у смотрителя. С ним я сошелся во время кутежа пять лет назад в Петербурге. Что там я живу, никто не знает. Напишите на его имя. Прилагаю адрес.

"Николай Ставрогин".

Дарья Павловна тотчас же пошла и показала письмо Варваре Петровне. Та прочитала и попросила Дашу выйти, чтоб еще одной прочитать; но что-то очень скоро опять позвала ее.

- Поедешь? - спросила она почти робко.

- Поеду, - ответила Даша.

- Собирайся! Едем вместе!

Даша посмотрела вопросительно.

- А что мне теперь здесь делать? Не все ли равно? Я тоже в Ури запишусь и проживу в ущельи... Не беспокойся, не помешаю.

Начали быстро собираться, чтобы поспеть к полуденному поезду. Но не прошло получаса, как явился из Скворешников Алексей Егорыч. Он доложил, что Николай Всеволодович "вдруг" приехали поутру, с ранним поездом, и находятся в Скворешниках, но "в таком виде, что на вопросы не отвечают, прошли по всем комнатам и заперлись на своей половине"...

- Я помимо их приказания заключил приехать и доложить, - прибавил Алексей Егорыч с очень внимательным видом.

Варвара Петровна пронзительно поглядела на него и не стала расспрашивать. Мигом подали карету. Поехала с Дашей. Пока ехали, часто, говорят, крестилась.

На "своей половине" все двери были отперты, и нигде Николая Всеволодовича не оказалось.

- Уж не в мезонине ли-с? - осторожно произнес Фомушка, Замечательно, что следом за Варварой Петровной на "свою половину" вошло несколько слуг; а остальные слуги все ждали в зале. Никогда бы они не посмели прежде позволить себе такого нарушения этикета. Варвара Петровна видела и молчала.

Взобрались и в мезонин. Там было три комнаты; но ни в одной никого не нашли.

- Да уж не туда ли пошли-с? - указал кто-то на дверь в светелку. В самом деле всегда затворенная дверца в светелку была теперь отперта и стояла настежь. Подыматься приходилось чуть не под крышу по деревянной, длинной, очень узенькой и ужасно крутой лестнице. Там была тоже какая-то комнатка.

- Я не пойду туда. С какой стати он полезет туда? - ужасно побледнела Варвара Петровна, озираясь на слуг. Те смотрели на нее и молчали. Даша дрожала.

Варвара Петровна бросилась по лесенке; Даша за нею; но едва вошла в светелку, закричала и упала без чувств.

Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей. На столике лежал клочек бумаги со словами карандашом: "Никого не винить, я сам". Тут же на столике лежал и молоток, кусок мыла и большой гвоздь, очевидно припасенный про запас. Крепкий шелковый снурок, очевидно заранее припасенный и выбранный, на котором повесился Николай Всеволодович, был жирно намылен. Все означало преднамеренность и сознание до последней минуты.

Наши медики по вскрытии трупа совершенно и настойчиво отвергли помешательство.

Конец

ПРИЛОЖЕНИЕ

Ненапечатанная глава

У ТИХОНА

Печатаемая здесь глава должна была находиться между главами "Иван-Царевич" и "Степана Трофимовича описали". Она была набрана для журнала "Русский Вестник", но, как свидетельствует Н. Страхов, "одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не хотел печатать, но Достоевский здесь ее читал многим" (письмо Страхова к Л. Толстому от 28 ноября 1883 г. "Толстовский музей" т. II, С. Петербург, 1914, стр. 308).

Первоначально, в рукописи, эта глава нумеровалась девятой и должна была заключать вторую часть; затем, в корректуре, она была переименована в первую главу, и, вероятно, ею должна была начаться третья часть, напечатанная в журнале "Русский Вестник" 1872 г., и начинавшаяся в журнале со следующей главы романа: "Степана Трофимовича описали" (в позднейших изданиях глава девятая второй части).

Глава печатается по копии, сделанной А. Г. Достоевской и хранящейся в Пушкинском Доме, с дополнениями и исправлениями по корректурным гранкам журнала, хранящимся в Москве, в Центрархиве.

У Тихона

Глава I

Николай Всеволодович в эту ночь не спал и всю просидел на диване, часто устремляя неподвижный взор в одну точку в углу у комода. Всю ночь у него горела лампа. Часов в семь по утру заснул сидя и когда Алексей Егорович, по обычаю раз навсегда заведенному, вошел к нему ровно в половину десятого с утреннею чашкою кофею и появлением своим разбудил его, то, открыв глаза, он, казалось, неприятно был удивлен, что мог так долго проспать и что так уже поздно. Наскоро выпил он кофе, наскоро оделся и торопливо вышел из дому. На осторожный спрос Алексея Егоровича: "не будет ли каких приказаний?" ничего не ответил. По улице пошел, смотря в землю, в глубокой задумчивости и, лишь мгновениями, подымая голову, вдруг выказывал какое-то неопределенное, но сильное беспокойство. На одном перекрестке, еще недалеко от дому, ему пересекла дорогу толпа проходивших мужиков, человек в пятьдесят или более; они шли чинно, почти молча, в нарочном порядке. У лавочки, возле которой с минуту пришлось ему подождать, кто-то сказал, что это "Шпигулинские рабочие". Он едва обратил на них внимание. Наконец около половины одиннадцатого дошел к вратам нашего Спасо-Ефимьевского Богородского монастыря, на краю города у реки. Тут только он как бы что-то вспомнил тревожное и хлопотливое, остановился, наскоро пощупал что-то в своем боковом кармане и - усмехнулся. Войдя в ограду, он спросил у первого попавшегося ему служки: как пройти к проживавшему в монастыре на спокое архиерею Тихону. Служка принялся кланяться и тотчас же повел. У крылечка, в конце длинного двухэтажного монастырского корпуса, властно и проворно отбил его у служки повстречавшийся с ними толстый и седой монах и повел длинным узким корридором, тоже все кланяясь (хотя по толстоте своей не мог наклоняться низко, а только дергал часто и отрывисто головой), и все приглашая пожаловать, хотя Николай Всеволодович и без того за ним шел. Монах предлагал какие-то вопросы и говорил об отце архимандрите; не получая же ответов, становился все почтительнее. Ставрогин заметил, что его здесь знают, хотя, сколько помнилось ему, он здесь бывал только в детстве. Когда дошли до двери в самом конце корридора, монах отворил ее как бы властною рукой, фамильярно осведомился у подскочившего келейника, можно ль войти и, даже не выждав ответа, отмахнул совсем дверь и наклонившись пропустил мимо себя "дорогого" посетителя: получив же благодарность, быстро скрылся, точно бежал. Николай Всеволодович вступил в небольшую комнату и почти в ту же минуту в дверях соседней комнаты показался высокий и сухощавый человек, лет пятидесяти пяти, в простом домашнем подряснике и на вид как будто несколько больной, с неопределенною улыбкой и с странным, как бы застенчивым взглядом. Это и был тот самый Тихон, о котором Николай Всеволодович в первый раз услыхал от Шатова и о котором он, с тех пор успел и сам мимоходом собрать кое-какие сведения.

- Вещь короткая; даже, если хотите, по-настоящему это и не анекдот, - посыпался бисер. - Впрочем, романист от безделья мог бы испечь роман. Довольно интересная вещица, Прасковья Ивановна, и я уверен, что Лизавета Николаевна с любопытством выслушает, потому что тут много если не чудных, то причудливых вещей. Лет пять тому, в Петербурге, Николай Всеволодович узнал этого господина, - вот этого ... Далее

Тут все было отперто и даже не притворено. Сени и первые две комнаты были темны, но в последней, в которой Кириллов жил и пил чай, сиял свет и слышался смех, и какие-то странные вскрикивания. Николай Всеволодович пошел на свет, но, не входя, остановился на пороге. Чай был на столе. Среди комнаты стояла старуха, хозяйская родственница, простоволосая, в одной юбке, в башмаках на босу ногу и в ... Далее

Кириллов ничего не знал о намерениях насчет Шатова, да и прежде никогда не знал о всей степени опасности ему угрожающей. Знал только, что у него какие-то старые счеты с "теми людьми", и хотя сам был в это дело отчасти замешан, сообщенными ему из-за границы инструкциями (впрочем весьма поверхностными, ибо близко он ни в чем не участвовал), но в последнее время он все бросил, все ... Далее